Роальд Даль - Мой дядюшка Освальд

— Удивительное предприятие!.. Какое самообладание!.. Какое потрясающее нахальство!.. И вполне приличная химия, изготовление этих пилюль.

Затем наступила тишина. Вокруг его головы клубилось облако дыма. Когда он поднес к губам бокал портвейна, тот исчез за дымовой завесой и вскоре вновь появился уже пустой. Я наговорил вполне достаточно, так что теперь молчал.

— Ну что ж, Корнелиус, — сказал наконец Уорсли, — сейчас вы раскрылись передо мной. Пожалуй, я тоже могу сделать нечто аналогичное.

Он сделал паузу. Я ждал, что же последует дальше.

— Понимаешь, — начал Уорсли, — эти последние годы были для меня удачными.

— Да?

— Когда у меня найдется время, я непременно напишу статью. И если мне повезет, ее могут даже напечатать.

— Химия? — спросил я.

— Немножко химии, — сказал Уорсли, — и уйма биохимии. Это пограничная область.

— Я бы с радостью послушал.

— Правда?

У него явно чесался язык.

— Конечно. — Я налил ему еще стакан портвейна. — У вас в запасе масса времени, потому что мы обязаны кончить эту бутылку сегодня.

— Прекрасно, — сказал Уорсли и начал свой рассказ. — Ровно четырнадцать лет назад, зимой тысяча девятьсот пятого, я заметил золотую рыбку, вмерзшую в лед пруда, который в моем саду. Через девять дней наступила оттепель. Лед растаял, рыбка вильнула хвостом и уплыла, ничуть при этом не пострадав. Это заставило меня задуматься. Рыбы принадлежат к хладнокровным. Какие еще хладнокровные способны сохраняться при низких температурах? Таких, наверное, очень много. Тут появился вопрос о сохранении при низких температурах бескровных форм жизни. Под бескровными я имею в виду микробы и всякое прочее. Затем я спросил у себя: «Но кому это вдруг потребуется сохранять бактерии? Только не мне». Затем я задал себе другой вопрос: «Какие живые организмы нуждаются в длительном хранении больше всего?» Ответ появился мгновенно: сперматозоиды!

— Почему сперматозоиды? — удивился я.

— Я и сам этого толком не знаю, — сказал Уорсли, — особенно если учесть, что я химик, а не биолог. Но у меня возникло какое-то чувство, что это будет важным достижением. И тогда я начал опыты.

— С чем? — спросил я.

— Со спермой, разумеется. Живой спермой.

— С чьей?

— Со своею собственной.

В последовавшей за этим тишине я ощутил легкий укол смущения. Когда кто-нибудь мне рассказывает, как он что-нибудь там делает, мне тут же представляется живая сцена. Это может быть короткая вспышка, но это случается всегда, случилось и сейчас. Я видел старого неопрятного А. Р. Уорсли, делающего в лаборатории то, что ему пришлось делать ради эксперимента, и поневоле смутился.

— В борьбе за торжество науки нет недозволенных вещей, — сказал он, почувствовав мое смущение.

— Да, конечно, я абсолютно с вами согласен.

— Я работал в одиночку, — сказал Уорсли. — И преимущественно ночью. Никто не знал, чем я занимаюсь.

Его лицо снова исчезло за дымовой завесой и снова появилось.

— Я не буду рассказывать о сотне неудачных экспериментов, а сразу расскажу об удачных. Они могут показаться тебе довольно интересными. Например, я сразу же обнаружил, что для долгого хранения живых сперматозоидов нужна очень низкая температура. Я замораживал сперму при все более и более низких температурах, и длительность ее жизни все время увеличивалась. Использовав твердую углекислоту, я смог охладить свою сперму до минус девяноста семи по Цельсию. Но даже этого было недостаточно. При минус девяноста семи сперма жила около месяца, но не более. Нужно спуститься ниже, сказал я себе, только как это сделать? Затем я обнаружил способ охладить эту штуку до минус ста девяноста семи.

— Невозможно.

— И что, вы думаете, я использовал?

— Не имею ни малейшего представления.

— Я использовал жидкий азот. С ним все получилось.

— Но жидкий азот ужасно летуч, — сказал я. — Как вы помешали ему испаряться? В чем вы его хранили?

— Я сконструировал специальные контейнеры. Очень прочные, довольно сложного устройства термосы. А в них азот остается жидким практически вечно. Время от времени требуется их доливать, но это и все.

— Ну не вечно, конечно же.

— Не нет, а да, — сказал Уорсли. — Ты забываешь, что азот — это газ. Если сжидить газ, он останется жидким хоть тысячу лет, главное — не давать ему испаряться. А для этого нужно просто хорошенько его закупорить и теплоизолировать.

— Понятно. И сперма остается живой?

— И да, и нет, — сказал Уорсли. — Она оставалась живой достаточно долго, чтобы показать, что я выбрал нужную температуру. Но отнюдь не бесконечно долго. Что-то тут было явно не так. Я долго над этим размышлял и в конце концов решил, что сперматозоиды нуждаются в некоем буфере, в своего рода шубе, защищающей их от жгучего холода. И после экспериментов над восемью десятками различных веществ я наткнулся наконец на наилучшие.

— И что же это оказалось?

— Глицерин.

— Самый обычный глицерин?

— Да. Но и он не сразу заработал. Он не работал нужным образом, пока я не обнаружил, что охлаждение должно проводиться весьма постепенно. Сперматозоиды — очень трепетные ребята, они не любят никаких потрясений. А охладить их сразу до минус ста девяноста семи — это жуткое потрясение.

— И вы охлаждаете их постепенно?

— Именно. И вот как это делается. Сперма смешивается с глицерином и помещается в маленький резиновый контейнер. Пробирка здесь не годится, она треснет при низкой температуре. Между прочим, это нужно делать, как только получена сперма. Тянуть нельзя, они все передохнут. Поэтому первым делом ты помещаешь свою драгоценную добычу на самый обычный лед, чтобы охладить до точки замерзания. Затем — в пары жидкого азота, а под конец и в жидкий азот. Такой последовательный процесс. Ты постепенно приучаешь сперматозоиды к холоду.

— И это работает?

— О, отлично работает. Я абсолютно уверен, что сперма, которая была защищена глицерином и медленно охлаждена, останется живой при минус ста девяноста семи, сколько тебе угодно.

— Хоть сотню лет?

— Конечно — если ты будешь поддерживать минус сто девяносто семь градусов.

— А затем ее можно разморозить — и оплодотворить ею женщину?

— Я абсолютно в этом уверен. Однако, дойдя до этого места, я начал терять интерес к человеческому аспекту. Мне хотелось идти все дальше и дальше, но я не мог производить дальнейшие опыты. Невозможно экспериментировать над живыми людьми, во всяком случае — в том смысле, как мне хотелось.

— И как же вам хотелось экспериментировать?

— Я хотел узнать, как много избыточной спермы образуется при единичной эякуляции.

— Вот тут я не совсем понимаю. Что вы имеете в виду под избыточной спермой?