Роальд Даль - Мой дядюшка Освальд

Она глядела прямо вперед и ничего не слышала. Глаза ее были ясными и блестящими, лицо невыразимо спокойным, почти благостным, оно словно светилось собственным светом.

— Господи, Ясмин, — сказал я, — да какого черта с тобой происходит? Тебя словно посетило какое-то видение.

— Ты крути баранку, — сказала она, — а меня пока оставь в покое.

Мы вернулись в гостиницу безо всяких разговоров и разошлись по своим номерам. Я тут же исследовал сперму под микроскопом. Сперма была вполне живая, но количество сперматозоидов оставляло желать много большего. Я приготовил только десять соломинок, но это были полноценные соломинки, миллионов на двадцать живчиков каждая. Клянусь Господом, страшно подумать, в какую сумму они кому-нибудь когда-нибудь обойдутся. Они станут редкими, как первое издание Шекспира. Я заказал шампанское, foie gras и тосты и послал Ясмин записку — надеюсь, мол, что вскоре она ко мне спустится.

Ясмин пришла через полчаса, при ней был тот самый сверток. Я налил ей бокал шампанского и положил ей на тост ломтик foie gras . Она отпила шампанского, проигнорировала foie gras и продолжала хранить молчание.

— Бросай это дело, — сказал я. — Какая муха тебя укусила?

Ясмин одним длинным глотком допила бокал и подставила мне его снова; я наполнил. Она выпила половину бокала и поставила его на стол.

— Ради всего святого, Ясмин, что с тобой происходит? — воскликнул я.

Ясмин взглянула на меня прямо и бесхитростно.

— Он меня сокрушил.

— Он тебя ударил ? Господи, какой ужас! Так он тебя действительно ударил?

— Не будь таким идиотом, Освальд.

— Так что же ты тогда хотела сказать?

— Я хотела сказать, что он меня буквально сокрушил. Это первый человек, который меня решительно потряс.

— О, теперь я понимаю, о чем ты! Господи боже ты мой!

— Он же чудо, этот человек, — сказала Ясмин. — Он гений.

— Конечно, он гений, потому-то мы его и выбрали.

— Да, но он же прекрасный гений. Он, Освальд, такой прекрасный, такой чудный и мягкий, я никогда еще таких не встречала.

— Он действительно тебя сокрушил.

— Конечно сокрушил.

— Так в чем же проблема? — спросил я. — Ты ощущаешь себя виноватой?

— О нет, — сказала она, — я ничуть не чувствую себя виноватой. Я просто ошеломлена.

— Прежде чем мы с этим делом покончим, ты ошеломишься бог знает сколько раз. Он не единственный гений в нашем списке.

— Знаю.

— Ты не думаешь выйти из этой операции?

— Конечно нет. Налей-ка мне еще.

Я наполнил ее бокал в третий раз за три минуты. Она сидела, медленно из него потягивая, а затем сказала:

— Послушай, Освальд…

— Слушаю внимательно.

— До сих пор мы относились к этому делу довольно шутливо, так ведь? Это была забава, шутка, верно?

— Чушь! Лично я относился к этому очень серьезно.

— А как насчет Альфонсо?

— Это ты про него шутила.

— Знаю, что я, но он же этого заслуживал. Он же самый доподлинный клоун.

— Что-то я не понимаю, к чему ты клонишь, — прищурился я.

— Ренуар совсем другое дело, — сказала Ясмин. — Только к этому я и клоню. Он настоящий титан, его работы переживут века.

— А также его сперматозоиды.

— Заткнись и послушай. Я говорю простейшую вещь. Среди людей есть клоуны, а есть не клоуны. Альфонсо типичный клоун, да и все короли клоуны. В нашем списке есть и еще несколько клоунов.

— Кто именно?

— Ну, скажем, Генри Форд. И мне кажется, этот твой венский Фрейд тоже клоун. Так же как беспроволочный Маркони, он-то уж точно клоун.

— К чему весь этот разговор?

— А к тому, — сказала Ясмин, — что я ничуть не против пошутить насчет клоунов. Точно так же я не против того, чтобы при случае обойтись с ними малость грубовато. Но черти бы драли меня с потрохами, если я начну тыкать булавками в людей вроде Ренуара, Конрада или Стравинского. Во всяком случае, после того, что я сегодня увидела.

— А что ты сегодня увидела?

— Я тебе уже рассказывала. Я увидела действительно великого прелестного старика.

— И он тебя сокрушил.

— Действительно сокрушил.

— Позвольте мне вас спросить, ему-то это понравилось?

— Очень, — сказала Ясмин, — ему это очень понравилось.

— Расскажи мне, что у вас было?

— Нет, — твердо сказала Ясмин. — Я отнюдь не против рассказывать тебе про клоунов, но не клоуны — дело сугубо приватное.

— Он был в инвалидном кресле?

— Да. А еще он теперь привязывает кисть к руке, потому что не может держать ее пальцами.

— Из-за артрита?

— Да.

— И ты дала ему жучиный порошок?

— Конечно.

— А доза была не слишком большой?

— Нет, — качнула головой Ясмин. — В таком возрасте это необходимо.

— И он подарил тебе картину, — кивнул я на бумажный сверток.

Ясмин развернула картину и показала ее мне. Это было маленькое полотно без рамы, изображавшее юную розовощекую девушку с золотыми волосами и голубыми глазами. Чудеснейшая вещь, просто глаз не отвести, от нее буквально исходило сияние, озарявшее комнату.

— Я не просила, — сказала Ясмин. — Он заставил меня взять. Прекрасно, не правда ли?

— Да, — согласился я. — Прекрасно.

Впечатление, произведенное Ренуаром на Ясмин в Эссуа, не сделало, к счастью, унылыми дальнейшие наши операции. Лично я с трудом отношусь к чему бы то ни было серьезно и свято верую, что мир бы стал гораздо лучше, последуй моему примеру и все остальные люди. Я совершенно лишен амбиций. Вам, вероятно, уже известен мой девиз: «Лучше навлечь на себя укор, чем выполнить очень трудоемкую задачу». Все, чего я желаю в жизни, это получать удовольствие. Но такого счастья нельзя достигнуть без уймы денег. Деньги существенны для сибарита, это ключ к старту. На что злоязычный читатель почти наверняка ответит: «Хвастаясь, что лишен амбиций, неужели ты не понимаешь, что желание быть богатым есть одна из зловреднейших амбиций?»

Нет, совсем необязательно. Зловредность богатства определяется способом, каким оно получается. Лично я весьма щепетилен в подборе этих способов. Я отказываюсь иметь что-либо общее с деланием денег, если не выполнено два золотых правила. Во-первых, оно должно быть предельно забавным. Во-вторых, оно должно доставлять огромное удовольствие тем, из кого я извлекаю деньги. Это элементарнейшая философия, и я от чистого сердца предлагаю ее всем деловым магнатам, операторам игорных домов и министрам финансов.

За это время ярко выявились две вещи. Во-первых, необычное чувство свершения, которое получала Ясмин от каждого посещенного ею художника. Она выходила из дома или студии с глазами, сверкающими как звезды, с яркими розами, алеющими на обеих щеках. Все это не раз и не два заставляло меня задуматься о сексуальных навыках выдающихся творческих гениев. Не распространяются ли их творческие способности и на прочие сферы деятельности? А если так, не известны ли им тайны и волшебные способы, как возбудить женщину в степени недосягаемой для унылых смертных вроде меня? Розы на щеках Ясмин и сияние ее глаз заставляли меня допустить, довольно неохотно, что дело обстоит именно так.