Роальд Даль - Мой дядюшка Освальд

— И знаешь, что он сделал потом? — спросила Ясмин. — Он застегнул свои брюки и сказал: «Благодарю вас, мадемуазель, это было очень забавно. А теперь я должен вернуться к работе». И тут же отвернулся, Освальд! Просто отвернулся и продолжил писать картину.

— Он испанец, вроде Альфонсо.

Выйдя из машины, я несколько раз крутнул стартовую ручку. Когда я снова сел на место, Ясмин приводила в порядок свои волосы, смотрясь в зеркальце машины.

— Не хотелось бы так говорить, — сказала она, — но он мне, в общем-то, понравился.

— Я знаю, что понравился.

— Потрясающая витальность.

— Скажи мне, — сказал я, — а мсье Пикассо, он гений?

— Да, — уверенно кивнула Ясмин. — В нем чувствуется сила. Когда-нибудь он станет дико знаменитым.

— Вот черт.

— Ты же сам понимаешь, Освальд, что нельзя выигрывать все время.

— Наверное, нельзя.

Следующим был Матисс.

Ясмин пробыла у мсье Матисса около двух часов, и режьте меня на мелкие кусочки, если эта пройдоха не вышла от него с картиной. Это было полнейшее чудо, этот холст, фовистский пейзаж с синими, зелеными и алыми деревьями, подписанный и помеченный 1905 годом.

— Потрясающая картина, — заметил я.

— Потрясающий мужик, — сказала Ясмин, и это все, что она сказала об Анри Матиссе. Ни слова, ни полслова больше.

Пятьдесят соломинок.

Мой путевой жидкоазотный контейнер начал наполняться соломинками. У нас уже имелись король Альфонсо, Ренуар, Моне, Стравинский и Матисс. Однако место еще оставалось. Каждая соломинка содержала только около четверти кубика жидкости, они были чуть толще обычной спички и примерно полспички в длину. Пятьдесят соломинок, аккуратно поставленные на металлический штатив, занимали очень мало места. Я решил, что мы можем сделать в эту поездку еще три комплекта, и сказал Ясмин, что ей предстоит навестить Марселя Пруста, Мориса Равеля и Джеймса Джойса. Все они жили в районе Парижа.

Если складывается впечатление, будто мы с Ясмин наносили наши визиты более или менее ежедневно, то это совсем не так. Мы действовали медленно и очень осторожно. Как правило, визит от визита отделяла примерно неделя. Это давало мне время, прежде чем взяться за следующую жертву, тщательно ее исследовать. Никогда не бывало так, чтобы подъехать к дому, позвонить в звонок, а там выводи кривая. Прежде чем нанести визит, я подробно разузнавал все про привычки клиента и его рабочие часы, про его семейство и слуг, если таковые были, и мы тщательно выбирали наилучшее время. И все равно Ясмин иногда приходилось выжидать на улице, пока жена или служанка не уйдет в магазин.

Следующим был мсье Пруст. Ему было сорок восемь лет, и шесть лет назад, в 1913 году, он напечатал «Du Côté de chez Svann». [17] «По направлению к Свану» (фр.). Теперь он только что выпустил «Á l'Ombre des Jeunes Filles en Fleurs». [18] «Под сенью девушек в цвету» (фр.). Критики встретили эту книгу со всеобщим энтузиазмом, она получила Гонкуровскую премию. Однако мсье Пруст меня несколько беспокоил; согласно моим изысканиям, он был довольно странным типом. Он был обеспеченным человеком. Он был снобом. Он был законченным антисемитом. Он был тщеславен. Он был ипохондриком и страдал от астмы. Он всю ночь не ложился спать и спал потом до четырех дня. При нем жила преданная, как цепная собака, служанка по имени Селеста. Его адрес был рю Лоран-Пише, дом № 8-бис. Этот дом принадлежал знаменитой актрисе Режан; сын этой Режан жил в квартире прямо под Прустом, остальной же дом занимала сама Режан.

Я узнал, что с литературной точки зрения мсье Пруст был абсолютно не щепетилен и инспирировал в газетах и журналах восторженные статьи о своих романах, в равной степени используя как уговоры, так и деньги. И для полной радости, он был абсолютно гомосексуален. Ни одна женщина, за исключением верной Селесты, никогда не допускалась в его спальню. Чтобы изучить его поближе, я напросился на ужин в дом его близкой подруги принцессы Сутсо. Выяснилось, что внешность мсье Пруста слова доброго не стоит. Со своими черными усами, круглыми глазами навыкате и мешковатой фигуркой он поразительно походил на кинематографического актера по имени Чарли Чаплин. На ужине у принцессы Сутсо он все время жаловался на сквозняки, держался главным героем-любовником и явно считал, что когда он говорит, все остальные должны молчать. Про некоего мужчину, предпочитавшего женщин, он сказал: «У меня нет никаких сомнений, он абсолютно ненормален». А в другой раз я слышал, как он высказался так: «Пристрастие к мужчинам укрепляет жизненные силы». Короче говоря, еще тот мужик.

— Послушай, — сказала Ясмин, когда услышала все это от меня, — да на черта мне связываться с каким-то там педерастом?

— А почему бы нет?

— Освальд, не говори глупостей. Если он стопроцентный убежденный извращенец…

— Он называет это «инверт».

— Мне все равно, как он это называет.

— Это очень прустовское слово. Посмотри в словаре «инверт» — и найдешь определение «вывернуть вверх тормашками».

— Уж меня-то он не вывернет, любезно вам говорю.

— Тише, тише, не заводись.

— Как бы там ни было, — сказала она, — это зряшняя трата времени. Он на меня и не посмотрит.

— А вот мне кажется, что посмотрит.

— Чего ты от меня хочешь? Чтобы я оделась мальчиком из церковного хора?

— Мы дадим ему двойную дозу порошка.

— Это не изменит его привычек.

— Нет, — согласился я, — но это его так взведет, что ему уже будет наплевать, какого ты пола.

— Он меня инвертирует.

— Нет, ничего подобного.

— Инвертирует, превратит из запятой в апостроф.

— Возьми с собою булавку.

— Все равно тут ничем не поможешь. Если он настоящий, высшей пробы педераст, все женщины ему физически неприятны.

— Но нам очень важно его получить, — настаивал я. — Без пятидесяти Прустовых соломинок наше собрание не будет полным.

— А он действительно такой значительный?

— Он будет значительным, я в этом уверен. В будущем будет огромный спрос на прустовских детей.

Ясмин задумчиво глядела из окна гостиницы на серые облака, сгущавшиеся над Парижем.

— Тогда остается только одно, — сказала она.

— И что же это?

— Ты сам все и сделаешь.

От возмущения я даже подпрыгнул на стуле.

— Он хочет мужчину, — сказала Ясмин. — А вот у нас как раз и есть мужчина. Ты отлично подходишь для этой роли — молодой, красивый и развратный.

— Да, но моя развратность несколько другого направления.

— Струсил? Духа не хватает?

— Ничего не струсил, но полевая работа не по моей части, а по твоей.

— Кто это сказал?

— Ясмин, ты же знаешь, что я не смогу с мужчиной.

— Это не мужчина, это педераст.

— Бога ради! — завопил я. — Черти бы меня драли, если я позволю этому извращенцу до себя хотя бы дотронуться. Ты же знаешь, что даже от клизмы меня неделю потом трясет.