Мирсай Амир - Рыбацкие байки

— Будет вам! Чай станете пить? У меня в печке я каша есть, и молоко, может быть, покушаете?

Мы отказались. Тази достал из дорожного мешка копченую колбасу и вручил этот гостинец нашей хозяйке. Сами мы кое-как перекусили и устроились на ночлег тут же, в передней комнате.

Мухаметша сделал еще одну попытку поухаживать за Машенькой, но Тази, когда Маша ушла, сказал ему очень серьезно:

— Выброси из головы дурацкие мысли. Она не из таких!..

Мухаметша осклабился и подмигнул мне и Фанилю.

— Ревнует меня! Клянусь честью, ревнует! Ай да Тарас Григорьевич! Небось у самого с ней налажен романчик, признавайся! У тебя губа не дура.— Мухаметша закатил глаза и пощелкал языком.

— Пошляк!

— А почему от нее ушел муж? — вмешался в их разговор Фаниль.

— Ревновал сильно. Как-то пришел домой выпивши и говорит: «Чем так самому мучиться и тебя мучить, лучше в Каме утопиться!» — сказал Тази.— Вскоре после этого ушел из дома и пропал. Так и нет его до сих пор.

— Давно это случилось?

— Прошлой осенью.

— Наверное, он неспроста ее ревновал! — заметил Мухаметша.— С виду-то она скромница, воды не замутит, а на самом деле...

— Помолчи! — оборвал его Тази.— Маша не какая-нибудь там вертихвостка. И в колхозе она одна из лучших доярок, и на людях упрекнуть ее никто не может.

Мухаметша только улыбнулся. Фаниль сказал, что хочет вникнуть в эту историю поглубже.

— На обратном пути заглянем сюда, вот ты и поговоришь на эту тему с самой Машенькой,—сказал Тази.

В эту минуту Маша появилась в нашей комнате — ей нужно было выйти в сени. Она увидела, что мы еще не спим и сказала, обращаясь к Тази:

— Тарас Григорьевич, а что же ваш товарищ не приехал с вами?

— Кто, Машенька?

— Харитоном вы его называли. А по отчеству не помню.

— Занят он.

Маша прошла в сени, потом вернулась к себе. Мы прекратили разговоры и уже сдали засыпать, как вдруг в соседней комнате кто-то пьяным басом заорал песню:

Па-а-а-роход идет, Анют-а-а!..

Тази не выдержал:

— Эй, ребята, прекратите! Вам же самим утром на рыбалку.

— А ну, тихо у меня. А то выгоню на мороз! И больше ноги вашей в моем доме не будет!

Буйная компания сразу притихла. Ни звука, ни шороха. И мы тоже затаились. Я лежал и думал об этой женщине с сильным, судя по всему, характером. Очень русским, крестьянским. Вон она татарские имена и те на русский лад переиначивает. А ведь она молодая женщина. В ее избе и телевизор, и холодильник. А над телевизором икона. Отличная доярка у себя в колхозе. И, очевидно, хорошо зарабатывает. Но для чего тогда мы ей? И эти буяны? Широта гостеприимней души? А зачем тогда она деньги берет за ночлег? Тази говорил — по пятьдесят копеек с носа. А те, кто пощедрее, и рублик отвалят. Может быть, у нее и с мужем были нелады на этой почве?

Вот так, размышляя об этом, я незаметно заснул.

Уже светало, когда мы добрались до места. Тази, как всегда, сильно преувеличил, говоря, что «самое рыбное место» находится «как раз напротив деревни». Идти пришлось довольно далеко. Да и не похоже оно было на рыбный заповедник. Хорошо еще, что на долбление лунок мы потратили не много времени: лед был толстый, но с прорубями, едва покрытыми тонким ледовым панцирем.

Прошло полчаса, как мы спустили подкормку, но клева не было. Полчаса, конечно, время небольшое, бывает, что и два-три часа приходится ждать. Они пролетают незаметно за любым делом: то наживку переменишь, то крючок. Тази — тот вообще не сидит на месте. Спустив свою кормушку, он пошел к Фанилю и стал его учить азбуке подледного лова, потом занялся своими крючкам и тройничками с прикреплении ми к ним блеснами. Покончив с этим делом, поднялся и сказал:

— Пусть рыба привыкает к кормушке, а я пойду к соседям. В прошлый раз Хисами вытащил там щуку в пять кило весом!

— По твоим мерам веса? — спросил, подмигнув мне, Мухаметша и пояснил: — У Тази одно нормальное кило весит три.

— Пустобрех! — беззлобно отозвался Тази, взял пешню, удочки и ушел от нас.

Через некоторое время мы услышали его негромкий голос:

— Ребята, идите-ка сюда!

— Что там у тебя?

— Помогите вытащить. Один не могу!

Говорит спокойно,— значит, не щука на крючке! Подошли. Тази сидел, держа в руках туго натянутую леску, и смотрел на нас растерянными глазами.

— Не лезет в прорубь?— спросил Мухаметша.

— Похуже, брат!

— Слушай а почему у тебя глаза такие… ненормальные?

— Станут тут ненормальными. Поглядите-ка.

Мы склонились над прорубью, но ничего не увидели, кроме толстой жилки в темной воде.

— Ну, что там у тебя? Тази ответил полушепотом:

— Братцы, я человека поймал!

— Глупая шутка!

— Какие уж тут шутки! Утопленника подцепил. Что делать?

Мухаметша сразу сжал растянутый до ушей рот.

— Не может быть!

— Смотри!

Тази подтянул жилку, и в отверстии проруби показалась темно-русая человеческая голова. Острый тройник, видимо, зацепил утопленника за воротник!

— Обрежь скорей! — сказал Мухаметша.

— Да ты что?

— Ну, отцепи крючок, чтобы блесна не пропала. Дурень ты! Разве о блесне сейчас надо думать!

Сам ты дурень! Следов не надо оставлять. Возмущенный, я тоже хотел прикрикнуть на Мухаметшу, но меня опередил Фаниль:

— Крючок не отцеплять! Надо вытащить труп на лед. Давайте! Быстро!

— С такими делами только свяжись! Затаскают как свидетелей!

— Фаниль прав! — сказал Тази. Мухаметша сдался:

— Пусть будет по-вашему. Я только хотел и себя и вас избавить от лишних неприятностей.

Фаниль между тем. широко расставив ноги, уже тащил утопленника. Мы с Тази стали помогать ему. На трупе была солдатская гимнастерка без погон. Лицо обезображено от долгого пребывания в воде. Не лицо, а страшная белая маска.

— Я пойду в деревню. Надо сообщить в милицию!— сказал Фаниль.

К полудню тело несчастного перевезли в сельсовет. Собрался народ. Пошли разговоры, строились всякие предположения, делались разные догадки. Словом, вы­ловленный Тази утопленник наделал в деревне немалый переполох.

И вдруг среди толпы, окружающей труп, появилась простоволосая, в распахнутой телогрейке наша хозяйка.

Толпа молча расступилась, пропуская ее вперед. Несколько минут в каком-то забытьи Маша смотрела на утопленника, лежавшего на подводе, потом пронзительно вскрикнула:

— Он это, он!.. Ваня!.. Милый ты мой!..

Она упала на труп и, обхватив его, заголосила:

— Что ты наделал, Ванечка, родимый мой! На кого ты покинул меня? Горюшко мое горькое, кормилец ты мой миленький!

Нам стало не по себе. Возвращаться на лед уже не хотелось. Мы быстро выполнили все формальности, подписали в сельсовете акт и решили сейчас же отправиться домой. Однако Фаниль ехать отказался.