Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Труд»

Теперь Перельман, отказывающийся от престижнейших западных премий, выступает чуть ли не более русским, чем народный кумир Сергей Есенин, как только не обзывавший Айседору Дункан и оглушавший разбойным свистом американские и европейские залы.

Шутки шутками, а Перельман в самом деле может претендовать сегодня на роль духовного — не скажу лидера, но явного эталона. Если бы он решил проблему и принял награду, им слегка погордились бы, и только; но демонстративное презрение к любым земным благам, ненависть к профессиональному сообществу, столь распространенная в России, и гордое бессребреничество — залог славы, почти поклонения. Каждый в России мечтает не просто победить, а еще и бросить трофей в лицо побежденному. Может быть, это поистине сатанинская гордыня. Но, что поделать — без такой гордыни в России попросту не выжить. Вот почему наша национальная матрица — сделать невозможное и не воспользоваться плодами победы. Все равно ведь украдут.

№ 50, 25 марта 2010 года

Мы слишком долго полагали, что Кавказ — отдельный мир и что попытки его русификации не принесут ничего, кроме новых жертв.

Будут ли новые теракты? Скажем прямо — это очень вероятно. Изменится ли политика России на Кавказе? Почти невероятно: ее не изменил толком даже Беслан. Произойдут ли отставки? Да, но незначительные: Дмитрий Медведев уже продемонстрировал свой стиль.

Есть только один способ надежно предотвращать теракты — по крайней мере если принять версию о кавказском следе (другие на сегодняшний день выглядят недостоверными). Кавказ нельзя захватить. Архаические сообщества невозможно покорить даже превосходящей военной силой (в этом, кстати, один из секретов непотопляемости второй России). Возможна только колонизация, культурная экс-пансия, «мягкая сила» — но где сейчас на Кавказе русская культура? Дело ограничивается поездками в Чечню любимых артистов Рамзана Кадырова и торжественными их награждениями, но и большинство артистов, и награждения не имеют с русской культурой ничего общего.

Мы слишком долго полагали, что Кавказ — отдельный мир и что попытки его русификации не принесут ничего, кроме новых жертв. Между тем именно советская его русификация сделала регион относительно стабильным; мне могут возразить, что именно советская власть высылала чеченцев и балкарцев, а я напомню, что политика совет-ской власти высылками не ограничивалась. Университет в Грозном, театры в Махачкале, издательства в Орджоникидзе и Владикавказе — все это заслуга той самой советской власти. Как и тот факт, что «национализм» стал словом с бесспорно негативной окраской. Называться националистом было позорно, а уважать архаические традиции — трогательно, но и смешно.

Кровная месть трактовалась не как культурное наследие и не как национальная традиция, а как рудимент феодализма и уголовное преступление. Подкуп воспринимался не как традиция, а как позор. Архаике противостояла интеллигенция, не поддававшаяся на родоплеменные соблазны. И если бы в семидесятые или даже в восьмидесятые кто-то на Кавказе заговорил о шариате, это вызвало бы смех или ужас, но никак не одобрение. Может, и зрел тогда в каких-то подполь-ях будущий радикальный ислам, может, единицы и увлекались ваххабизмом, но в массе своей жители Кавказа далеко не рвались в средневековье. И откат к нему воспринимался доброй половиной Чечни и Дагестана не как возвращение к корням или восстановление исторической справедливости, а как нормальная деградация под маской национального возрождения.

Если Кавказ не захочет быть русским, он им не будет. Никакое подавление, никакие наместники, никакие топ-менеджеры, перебрасываемые из Красноярска в Краснодар, не снимут главной проблемы: в одной стране не может быть двух систем ценностей. Либо мы живем в светском государстве с единым законом, либо выращиваем на юге России заповедник дикости, раздираемый вдобавок собственными межэтническими противоречиями; заповедник, где до сих пор можно задурить молодую женщину до того, что она наденет пояс самоубийцы и отправится убивать и умирать.

Либо Кавказ будет частью Европы, либо вся Россия будет частью Азии, и не современной, а века эдак пятнадцатого. И никакого третьего пути нет.

№ 55, 1 апреля 2010 года

На Красной площади промаршируют подразделения стран антигитлеровской коалиции.

Впервые за всю историю первомайских парадов 9 мая этого года по Красной площади промаршируют подразделения стран антигитлеровской коалиции — Англии, Франции и США — плюс рота почетного караула Польши. А Грузии там не будет, поскольку Грузия вышла из СНГ. И тот факт, что флаг над рейхстагом водружали русский Михаил Егоров и грузин Мелитон Кантария, ничего не решает. Впрочем, не удержал же он нынешнюю грузинскую власть от уничтожения мемориала Победы.

Победа — давно уже не только главное событие в советской истории ХХ века. Это еще и важный инструмент сегодняшней российской политики. Многое делается от ее имени. Приглашение на парад героев эскадрильи «Нормандия-Неман» (расформирована она, между прочим, только в прошлом году) — вещь естественная: серьезных осложнений у России с Францией не было никогда — ни в советские времена, ни после. Сложней с Америкой, тем паче с Англией: долгое время советская историография принципиально не желала замечать вклада Запада в победу.

Приглашение роты почетного караула из Польши еще более значимо: в последнее время у нас наметилось сближение, «Катынь» Анджея Вайды показали! Подвиги польского сопротивления в России в девяностые старались забыть, представляя польскую роль во Второй мировой скорее страдательной. Между тем в братские годы Варшавского договора капитан Клосс из «Ставки больше, чем жизнь» был советским национальным героем, а «Четыре танкиста и собака» — хитом для нескольких поколений подростков, нашей социалистической «Лесси».

Смущает одно: военная история на глазах становится заложницей современности. Было время, когда считалось, что от Сталина во время войны исходила исключительно паника, а истинным победителем был Жуков; впоследствии — что воевать никто не хотел и победили исключительно благодаря заградотрядам; потом — что заградотрядов вообще не было и воевали на чистом энтузиазме; были времена, когда главными нашими союзниками были югославские партизаны, и времена, когда на почве вражды Сталина с Тито их запретили упоминать вовсе; была эпоха черной неблагодарности за лендлиз и полного невнимания к таким эпизодам войны, как английская кампания против Роммеля в Африке. Считалось, что судьба мира решалась исключительно в Сталинграде, а в Африке или Нормандии не решалось ничего — такая точка зрения понятна, но дискутабельна.