Игорь Судак - Вышиванка для Маугли

- Нет.

- То-то же, - многозначительно поднял указательный палец художник. Его палец был цветной, весь в пятнах акварели и гуаши, но заметно преобладал коричневый. – Вот так и с русским языком.

- Логично, - сказал я. – Только тогда Украину переименуйте в Титаник. Чтоб все получили статус утопающих. И объясните миру, почему вместо спасательных кругов, вы бросаете людям украинские словари, причем, стараясь попасть по голове.

- Не согласен с твоим сравнением, я по гороскопу – «весы». И я умею всё логически уравновешивать, а ты нет.

- Понятно, больше вопросов нет, - ответил я, и уже уходя, добавил. – А знаешь, я недавно прочитал, что «весы» - единственный из всех знаков Зодиака, который не живой и не имеет мозга.

После художника я отправился на книжный рынок Петровку. Там торговал книжками мой второй товарищ – Гера Полуэктов. Мы с ним в одном дворе росли.

- Люди, конечно, равны, – сказал Гера, поправляя очки, - какие могут быть вопросы? Но. Есть такое понятие – историческая справедливость. Например, если русские устроили голодомор и геноцид, то они должны за это отвечать или, как минимум, извиниться.

- А кто именно должен отвечать? – спросил я.

- Я же сказал – русские. Если, конечно, у них есть совесть.

- Погоди, Гера. Геноцид - если таковой вообще был! – это конкретное преступление конкретных людей. И если преступники уже умерли, то должны ли их внуки и правнуки нести ответственность?

- Конечно.

- То есть, правнук за прадеда. Лихо. До такого даже Сталин не догадался - у него было только сын за отца. А в Европе, например, считают, что каждый человек - это отдельная личность и ответственность он несет только за себя и за свои поступки.

- Не согласен, - возразил Гера. – Вот в Германии извинились. В Австралии тоже. Я знаю и другие примеры.

- Знаешь в чем разница, - ответил я. – Извиняться и каяться – это добровольное дело, особенно, если не виновен. И им те, пред кем они извинялись, на головы сейчас не садятся. А у нас еще чуть-чуть и извиняться уже придется националистам. Причем сегодняшним. За сегодняшние преступления, куда более очевидные, чем надуманный геноцид.

- Какие преступления? – удивился Гера, демонстративно взявшись за очки. - Где??? Может, мне стекла поменять? Лично я ничего несправедливого сегодня в действиях националистов не вижу!

- Да это я уже понял, но тут тебе обычные очки не помогут. Знаешь, в чем главное отличие человека от четвероногих из животного мира?

- Знаю – животные не умеют улыбаться, - улыбнулся Полуэктов.

И я не стал продолжать, я попрощался и ушел. «Какая же это всё-таки зараза – национализм, - думал я, спускаясь по ступенькам, - если даже киевляне, воспитанные в нормальных семьях, стали им болеть. Люди в других не видят себе равных! Это уже не просто беда украинцев. Это беда всего человечества. Карпуха даже считает, что такие, как они, в итоге и планету грохнут».

У меня оставался последний товарищ – Жора Стоюк. Этот-то, наверняка, не свихнулся. Он фантастикой увлекался в детстве, мы вместе с ним в шахматы в одной команде играли. Он по образованию математик, а сегодня успешный программист, интеллектуал. Его не так-то легко увлечь идеями толпы. Но я ошибался.

- А разве может человек быть важнее, чем нация? – спросил Жора меня с удивлением. – Где ты такое видел, чтоб мизинец был главнее всего тела?

- А что мизинец осознает себя личностью? Ты бы еще человека с аппендиксом сравнил. Который если удалить – организму одна польза. Или с винтиком в машине.

Жора смотрел на меня, как на марсианина. Или на больного. Его заинтересовала моя ненормальность.

- Ну хорошо, - согласился он, - человек не палец и не винтик. Но тысяча человек – ведь больше, чем один.

- Не больше, - ответил я. - Ты новости по утрам за завтраком смотришь?

- Обязательно.

- Ты, когда слышишь, что в Ираке смертник подорвал сто человек, бутерброд жевать перестаешь?

- Нет, конечно.

- И когда узнаешь, что самолет в море упал с двумястами пассажирами, чай отставляешь?

- Тоже нет.

- А если вдруг услышишь за окнами визг тормозов и крики прохожих, а ты ребенка три минуты назад в школу через дорогу отправил, - то за сердце схватишься? Нос об оконное стекло расплющишь? Пол из-под ног начнет уходить?

- Да не дай Бог!

- А знаешь почему? Потому что, хоть ты и математик, но с жизнями человеческими твоя арифметика не работает. Один-единственный близкий для тебя будет больше значить и дороже цениться миллиардов чужих. И точно так же для каждого другого на этой непутевой планете. Один человек равен всему человечеству - вот правильная математика. Но, по-моему, ты вряд ли ее сможешь освоить. Ты не «весы», случайно, по гороскопу?

Я вернулся домой, еле волоча ноги – так меня утомили эти разговоры. Хорошо хоть не было со мной Карпухи – наверняка бы лишился всех друзей, он бы их не пощадил. Наверно, я проиграл. И смирившись с поражением, я решил просто дождаться последнего срока, потом поехать на склад и заказать ящик коньяка. Вот только сможет ли радоваться Карпуха своей победе?

До окончания спора оставалось три дня, когда вдруг мне позвонил Богдан Прокопчук – мой давний армейский сослуживец. Он сам родом из Дрогобыча, но последние годы работал в России – возводил на Рублёвке бассейны, оранжереи и другие важные строения.

- Игорь, привет, я домой возвращаюсь, завтра буду в Киеве проездом. У тебя можно на полдня кости бросить?

- Конечно, бросай. А чего только кости? Иссушила жизнь рассейская?

- Иссушила и допекла, ты прав. Тут ведь кругом одна геополитика, а личность вообще ничто.

- Как ты сказал? – я прижал трубку к уху. - Повтори. Ты сказал «личность»?

- Да. Для них тут человек – стройматериал, пыль, пыльца для процветания государства.

- Приезжай скорее, дорогой гастарбайтер. Я тебя, заробитчанин, даже, наверно, встречу на вокзале, чтоб не заблудился.

Ну вот, кажется, и всё, Карпуха-непруха. Прокопчук – вот имя моей победы! Он и есть тот самый зверь, который прибежал на ловца. Я так и думал, что не всё безнадежно. Как я мог о нем забыть? Чистокровный националист-маугли, воспитанный, как положено, вне цивилизации, Прокопчук еще в армии меня удивлял идеями соборности и панивного этноса. Но в то же время он был верным товарищем и всегда был готов поделиться последним хоть с узбеком, хоть с таджиком. То есть было в нем что-то общечеловеческое, а теперь со временем жизнь его наверняка пообтесала, он понял, что главное - личность, а не какие-то там сумасбродные госидеи. Он, конечно, может, еще в чем-то сыроват, но просто лишь потому, что ему никто не объяснял, что хорошо в приличном обществе, а что нет. И после беседы с Карпухой, он наверняка станет абсолютно полноценным хомо сапиенсом…