Лея Любомирская - Уксус и крокодилы

Дома в специальной корзинке уже лежала добрая дюжина правых перчаток всех размеров, мужских и женских. Иногда Адам задавал свой излюбленный вопрос встречным на улице, в лифте или в магазине: «Почему люди всегда теряют только правую перчатку?..» Сначала морщил лоб, изображая тяжкий мыслительный процесс, а потом заливался смехом. Никто не знал, никто, кроме него, каким волшебным образом изменится его жизнь, весь мир, самый ход вещей, когда он найдет перчатку на левую руку!

Как-то раз ему попалось на глаза превосходное кримпленовое платье в китайском стиле, с асимметричной застежкой. После стирки, придирчиво оглядев находку, Адам пришел к выводу, что для хрупкой Евы платье широковато, а для Лилит — слишком длинное. Тогда он примерил его на себя, прямо поверх брюк. Эффект оказался потрясающим. Платье сидело как влитое, плотно облегая торс, и совершенно не стесняло движений.

А самое главное, это было все равно что надеть на себя шкуру Евы, ее горячую, атласную, ароматную кожу. Отныне Адам выходил на поиски волшебной левой перчатки только в платье, надевая сверху для тепла куртку и алую вязаную шапочку, по которой его узнавала местная детвора, кидавшая в него сосновыми шишками и репьем с криками: «Перчатка! Перчатка идет!»

Пришла зима. Пустой дом снесли. Искать вещи под снегом было очень трудно. Темнело рано, и иногда приходилось выходить из дома с фонарем. Если бы Адаму до зарезу не нужна была эта перчатка, он сидел бы в тепле, перебирая свои сокровища, в окружении кошек. Но он понимал, что так не может продолжаться вечно, проклятую перчатку надо разыскать как можно скорее, иначе он окажется в аду раньше собственной смерти. И вот однажды, когда Адам, окончив дневные труды, брел к дому, волоча за спиной детские санки, нагруженные барахлом, он заметил на автобусной остановке некий предмет, чернеющий на снегу, как крыло мертвой птицы. Сомнений быть не могло: это была перчатка. Сердце Адама забилось, он выпустил из рук веревку и поспешил к перчатке. Он упал перед ней ка колени и низко ей поклонился. Он осторожно взял ее в руки и проверил расположение большого пальца. Он запрокинул голову и улыбнулся небесам благодарной щербатой улыбкой, шире и светлее которой в этот миг было не сыскать. Он засунул руку внутрь чудесной находки. И улыбка сошла с его лица, сменившись гримасой недоумения, отвращения и ужаса. Адам сидел в снегу, разглядывая черную кожаную перчатку на левую руку, и не знал, что ему думать. У перчатки было шесть пальцев.

Первые несколько дней Ева просто проспала. Приходя с работы, тут же валилась в постель, чтобы утром вылезть из нее такой же измотанной и уставшей. Проспала она и всю субботу, а под вечер отправилась на улицу подышать воздухом. Воздух был дымным и прохладным, дверь подъезда открылась прямо на Садовое кольцо — именно из-за этой двери Ева польстилась на тесную и темную квартирку. По улице в обе стороны с шумом текли потоки автомобилей. Те, что ближе, несущиеся слева направо, освещали дорогу белым огнем фар; те, что дальше, справа налево, тускло мигали красными огоньками стоп-сигналов. Еве подумалось, что первые — души праведников, направляющиеся в рай, а вторые неумолимо затягивает воронка преисподней. Вот только в каком автомобиле ни окажись, у тебя будет две пары огней. Ева зашла в винный магазин и долго стояла у витрины. Ей хотелось красного вина, но из-за мыслей об автомобилях ее выбор склонялся в пользу белого, к тому же красное напоминало об Адаме.

Ева вышла из магазина, держа под мышкой бутылку шардоне, завернутую в шелковую бумагу. Ее сердце пело. Она собиралась отпраздновать свою свободу. Она восхищалась собой. Как все-таки бывает приятно принять решение, меняющее всю твою жизнь, принять перемены, которые несет твое решение, и знать, что только ты сама отвечаешь перед собой и перед Богом за все, что с тобой произойдет. Из дома Адама она забрала лишь самые красивые и дорогие сердцу вещи, расставив и разложив их на новом месте тщательно и с любовью. Она оделась в китайский халат с тиграми, зажгла благовония и свечи и уселась с бокалом, впервые за долгие месяцы упиваясь тишиной. Ева представляла себе свою новую жизнь, размеренную, уютную, где каждое действие будет наполнено смыслом и красотой. Жизнь без Адама с его неровным настроением, ночными музицированиями, шумными пирушками, беспорядочными связями, пустыми карманами и невыполненными обещаниями.

Это правда, все совместные восемь лет были прожиты в любви, но Адам и понятия не имел, как она страдала. Для Евы одной из насущных потребностей была потребность в красоте; она созидала — Адам рушил, не со зла, а просто по неловкости. Он не понимал, никогда не понимал, для чего ей дорогие платья и шляпы, в которых нельзя выйти из дома, кремы, о которых он говорил, что в их состав входит «сперма бабая», и зачем тратить пятьдесят долларов на ужин в ресторане, когда можно на пять наесться дома до отвала. Не понимал, зачем принимать цветы от мужчин, с которыми не собираешься переспать, и зачем, ложась в постель, класть у подушки страусовое перо. Но теперь, когда она одна, все будет по-другому.

Воскресным утром Ева долго нежилась под душем, причесывалась, натиралась лосьоном и накладывала макияж. Затем оделась — неброско, по-городскому, но с изыском — и отправилась на прогулку по бульварам. Пила в кафе горячий шоколад, томно курила на скамейке греческие сигареты, кутаясь в кашемировое пальто, потом полтора часа неспешно ходила по книжному магазину, выбирая зарубежный роман. Она чувствовала себя совершенно счастливой, прекрасной и бессмертной. Случайно повстречалась с приятельницей, на вопрос «Как дела?» стрельнула длинными глазами и произнесла напевно: «Ушла от Адама…» Наслаждалась паузой в беседе. Проголодалась, зашла в ресторан, заказала морской коктейль и бокал белого — решила отныне пить только белое, пусть это будет ее фишка. Пока несли заказ, смотрела в окно и вдруг заметила, что плачет. Морские гады не лезли в горло; от страха она вся покрылась коркой ледяного пота. Залпом осушила бокал, пролив на скатерть: руки тряслись. «Что со мной, Господи, что со мной?» — в ужасе шептала Ева мидиям и осьминогам. Мидии и осьминоги молчали.

Домой Ева ехала на такси: внезапно смертельно устала. Лежала на диване лицом вниз, как была, в одежде, и под кожей у нее сквозняком гулял незнакомый ментоловый холодок. На работу не пошла, сказалась больной, ходила из угла в угол, обняв себя за острые плечи, готовила зеленый чай, разливала по чашкам, и полдюжины их остывали где попало. Ева представляла, как хаос и безумие заполняют жизнь Адама, его дом, его душу, и не замечала, что те же гости стучат в ее собственную дверь. К вечеру она сдалась и забралась под одеяло; ее лилейное лицо чернело, как очищенная картофелина на воздухе. Через час, так и не заснув, Ева достала из шкафа ярко-желтое шелковое платье в оборках, заказанное у портного несколько лет назад по случаю какой-то вечеринки в стиле хиппи. Это было любимое платье Адама, и она взяла его с собой как сентиментальную ценность. Надев платье, Ева почувствовала, как ледяные челюсти страха медленно разжимаются, выпуская ее затылок, легла в постель и мгновенно уснула