Лея Любомирская - Уксус и крокодилы

— В такой день — и на работу?

— А в какой день?

— Не знаешь, какой сегодня день?

— Мой день рождения?

— У тебя разве зимой день рождения?

— Нет. Но я подумала, что, может, ты подумал, что у меня сегодня день рождения?

— Сегодня День святого Валентина!

— А, — говорю. — Ну, хорошо. Поздравляю тебя. А почему ветка не тает?

— Потому что, — говорит, — это волшебная ветка. Она еще звенит, если потрясти.

Потрясла. В самом деле звенит. Странная штука.

— А у меня, — говорю, — кран течет.

— Какой кран?

— На кухне.

— И что?

— Ну… может, ты захочешь починить кран?

— Да ни малейшего, — отвечает, — желания. Ты уж сама чини свой кран.

— Я не умею.

— Значит, вызови кого-нибудь.

— Но ты же вот уже пришел.

— И что, мне уйти?

— Прости, пожалуйста. Я совсем не это имела в виду.

— А что ты имела в виду? Блин, тащишься к ней ни свет ни заря, несешь бесценный подарок, а она стоит как клуша и даже не предлагает выпить чаю.

— Может, это мне уйти?

— Да ладно уж, оставайся.

Я села на пуфик рядом, щелкнула по веточке ногтем. Веточка звенела, не таяла.

— Красивая, — говорю.

— Спасибо, — отвечает.

— Но я все же пойду, наверное, на работу. Вдруг меня там ждут люди?

— Иди. Вдруг ждут. Я-то не человек.

— А если я схожу и вернусь?

— Ну, например.

— А можно вечером?

— Да хоть завтра. Или через месяц.

— А зачем ты на меня сердишься?

— Я совершенно не сержусь.

— Но я же должна ходить на работу?

— Безусловно.

Пошла в ванную, умывалась. Потом мы все же выпили чая, молча, хотя мне совсем не хотелось чая, я опаздывала очень. Часа на два или три.

Колготки, рейтузы, носки, легкая кофточка, теплая кофточка, свитер, шарф, шуба, пуговицы, перчатки.

— Я с собой возьму твою бесценную веточку, — говорю.

— Возьми, — отвечает. А сам уже не смотрит на меня, а думает о своем, поднимает брови, трет пальцы.

— В холодильнике есть банка лосося.

— Лосось, да… это такая горная птица.

Побежала по лестнице, побежала по улице, запрыгнула в трамвай, потолкалась среди закутанных граждан, опять по улице, в метро, из метро, в переулочек, вверх по ступенькам, с веточкой в руке. Веточка звенела.

— Ну что же вы, голубушка, опаздываете, — неторопливо и укоризненно говорит Матвей Петрович. Не отрывается от компьютера, стучит по клавишам быстро-быстро.

— Простите, — отвечаю. Запыхалась, вешаю шубу, разматываю шарф.

— Я вам, голубушка, не надзиратель, но вы бы предупреждали. А то люди спрашивают вас, а мне нечего им ответить.

— Простите. А кто спрашивает?

— Всё незнакомые люди. Приходят, уходят, вас нет.

— Надо же, — говорю. Подумала и добавила: — Сегодня День святого Валентина.

— Вот как? — Улыбнулся, перестал печатать, поднял на меня глаза. — И вы празднуете?

— Почти. Мой мужчина принес мне в подарок волшебную веточку.

— Мужчина! Веточку?

— Она звенит. Сейчас покажу.

Стала искать глазами, залезла в карманы, обшарила все вокруг. Села на корточки, посмотрела под столом. Вышла в коридор. Расстегнула рюкзак, перетряхнула перчатки.

А веточки нет.

Вокзал гудит и шевелится плотной массой. Колокол на платформе надтреснуто брякает каждые две минуты, кто-то надрывно кричит в рупор, кто-то несет кипяток и обливает другого кого-то. Другой кто-то, в свою очередь, ругается грубо и упоенно, распугивая дам с детьми и собачками. Дамы с детьми и собачками шарахаются, прижимая тех и других к обильным телесам, и дети и собачки плачут от всей этой суеты.

Через оконное стекло вагона слышен только колокол да невнятный гул на платформе, но Начальник поезда № 17 столько раз стоял на всяких платформах, получал кипяток за голенище, пугал дам и детей, что знает, как оно на самом деле. Он смотрит в окно, на серое небо, закопченное дымом из паровозных труб, и думает о том, что к поезду прицепили Штабной вагон и, значит, хлопот не оберешься, так уж оно всегда бывает. И ехать далеко.

Начальник приносит себе чай и вновь смотрит в окно. Людская масса, бурлящая сама в себе, вдруг начинает колоться на части, веточками, елочками, словно сквозь нее идет ледокол. Вскоре показывается и сам ледокол — группка из нескольких офицеров; они толкают перед собой две приземистые, но довольно большие тележки, тщательно накрытые брезентом. Когда они подходят ближе, становится видно, что офицеров, собственно, четверо, и двое, молодые рыжие парни, здорово похожие друг на друга, толкают груз, а остальные двое, старше возрастом и званием, идут сбоку, стараясь оберегать не то ношу от толпы, не то толпу от ноши.

Начальник смотрит на эту четверку и понимает, что это наверняка пассажиры Штабного вагона. Он смотрит на них с грустью, потому что с пассажирами Штабного вагона вечно происходят всякие грустные нелепости, и трудно сказать, кто виноват — Штабной ли вагон или та жизнь, которая доводит пассажира до Штабного вагона. Так или иначе, но ему грустно смотреть на четырех довольно молодых, статных мужчин, но, в конце концов, бывает ведь, что все заканчивается благополучно, думает он как сквозь вату, застегивает китель и надевает фуражку — он готов.

Второй, Третий и Четвертый остаются на платформе, а Первый идет к Начальнику поезда. Войдя в купе, он кидает ворох бумаг на столик.

Начальник смотрит на бумаги, видит билеты и квитанции на провоз багажа.

— Я не вижу разрешения на вывоз груза, — говорит он. — Голубые квитанции, их нет.

Первый гладит пальцами в черной лайке золотой шнур аксельбанта.

— Там ветеринарные квитанции и разрешение, — говорит он басом.

Начальник находит ветеринарные документы. В них значится: «Две самки пулеметов». Прививки. Штамп. Подпись врача.

Начальник открывает рот и закрывает его. «Какое, в сущности, мне дело», — думает он.

— Пойдемте, — говорит Начальник. — Я провожу.

Выйдя на перрон, они видят, что Второй и Третий, рыжие и похожие, стоят, одинаково привалившись к ручкам тележек. Четвертый сидит на корточках, запустив руку под брезент одной из тележек, и, похоже, почесывает то, что под брезентом. Кобура топырится на его тощем заду.

Начальник провожает офицеров к вагону. От помощи в погрузке офицеры вежливо отказываются.

— Поезд отправляется через час, — равнодушно говорит начальник поезда и уходит обратно в свое купе, по пути расстегивая тесный китель.

Весь вагон в их распоряжении, но они садятся в одно купе: во-первых, говорит Четвертый, так веселее, ехать далеко; во-вторых, подхватывает Второй, девочки не любят расставаться. Они рассаживаются на бархатных диванах и снимают брезент. Девочки в хорошей форме, удовлетворенно замечает Первый, я думал, будет хуже. Одна из самочек встряхивается с металлическим полязгиванием; Третий чешет ее возле замка.