Сергей Шапурко - Два миллиона (сборник)

– А чего же ты, Иван Петрович, в суд не обратился?

– Пусть судят тех, кто тали спер! А мне надо, чтобы выговор сняли и премию вернули.

– Ну, тогда тебе в газету какую-нибудь надо. Вот, хотя бы, в «Зеленодарский рабочий». У меня там племяш охранником работает. Я тебе адресок напишу.

Вооруженный бумажкой, Гайкин, неизвестно почему, приобрел уверенность в себе.

Расталкивая прохожих, он в десять минут добрался до искомого заведения. Передав охраннику привет от тети, вошел вовнутрь.

Лишь только он переступил порог областного СМИ, его тут же подхватил вихрь внутренних перемещений сотрудников. Готовился очередной номер. Журналисты метались так яростно и непредсказуемо, словно их только что ужалили злые дикие пчелы. Каждый с трепетом нес свой материал, показывая его поочередно ответственным работникам, от которых зависело появится ли сей шедевр на страницах газеты или нет. Причем, сам процесс написания статей занимал от силы полчаса. Все остальное рабочее время уходило на попытки авторов пристроить свои «детища» в очередной номер. Иногда из директорского кабинета выглядывал похожий на корсара главный редактор Опечаткин. Он хмуро оглядывал помещение (при этом весь редакционный народ тут же замирал как в детской игре «Море волнуется раз») и вновь скрывался за тяжелой дверью.

В очередной раз выглянув из кабинета, Опечаткин заметил сиротливо стоящего у стенки Гайкина. Главред зло посмотрел на него, потом показал на Ивана пальцем и громко крикнул:

– Вы! Да, да, вот вы! Зайдите!

Слесарь, робко ступая, проследовал в кабинет. Редактор принял посетителя стоя.

– Из народа?

Иван оглянулся, определяя один ли он в кабинете, и к нему ли обращается строгий господин, ответил почему-то по-военному:

– Так точно!

– Ну и как там?

– По-всякому, – юльнул Иван.

Опечаткин сел в кресло, обхватил голову руками и тихо запел какую-то, судя по тональности, грустную песню.

Иван простоял минут пять, переминаясь с ноги на ногу, прежде чем приступ непонятной ностальгии не отпустил газетчика.

Редактор встал из-за стола, подошел к Гайкину, неожиданно хлопнул его по плечу и радостно предложил:

– А давай по сто грамм хрястнем?

– Ну… ну, можно… наверное…

Опечаткин засуетился. Он достал из облезлого, видавшего виды, шкафа початую бутылку коньяка, две рюмки, высохший лимон и плитку шоколада.

– Садись, крестьянин! Коньяку с тобой выпьем.

«Почему «крестьянин»?» – удивленно подумал Гайкин, но к столу присел.

Редактор разлил и предложил тост:

– За Русскую землю!

В этот момент неожиданно открылась дверь, и в кабинет буквально вкатился невысокий субъект с красным носом и чрезвычайно ярко одетый. Его пытались задержать двое сотрудников охраны, но эффективности их действий мешало то, что они усердствовали только из коридора, священных границы директорского кабинета не пересекая.

Тип, поняв, что уйти от преследования вроде бы как удалось, бросился к столу и, брызжа слюной, закричал на редактора:

– Я – Хохотов! Я – деятель культуры! Я не позволю, чтобы какие-то там хамы на мне одежду рвали!

– Ничего мы не рвали! Просто он без пропуска… – забасил из коридора седой охранник.

– Идите, идите, ребята, я сам разберусь, – отпустил секьюрити главред и, слегка отстраняясь от не в меру пылкого посетителя, спросил:

– И что привело, так сказать?

– «Привело»?! Пригнало, приволокло – вот как бы я сказал! Вопиющая несправедливость!

– Вот-вот! И меня тоже! – подал реплику с места Гайкин.

Редактор, так и не выпив коньяк, расстроился и принял свой обычный хмурый вид.

– Итак… – спросил он.

Хохотов театрально вскинул голову, поднял правую руку на уровень груди и сказал:

– Люську мою отравили!

Гайкин, до которого не сразу дошел смысл сказанного, всеми силами хотел получить сочувствие, поэтому тут же поддержал:

– Вот-вот! И у меня тоже!.. – неожиданно он понял, что у него Люську не травили, и растерянно закончил. – Тали, вот, украли…

Редактор, не вникая в жизненные коллизии посетителей, стал разматывать свою позицию.

– Дубы нужны Русской земле! Могучие, сильные. Взросшие на нашей, народной почве. Чтоб стояли, как сваи, берегли землю нашу, укрепляли ее. Вот вы, например – крестьянин, – Опечаткин указал на Ивана, – а вы, допустим – рабочий, – палец редактора перекочевал на Хохотова, – а вместе вы – сила! Жизнь нашу способны перевернуть. К истокам народным возвратиться.

– Не рабочий я вовсе! – возмутился Хохотов, – я – клоун. Из цирка. У меня собачку Люську недруги отравили, чтобы мой популярный номер сорвать.

– Ну, это не важно! Клоун, рабочий – какая разница? Важно от земли Родной не отрываться, корни не терять. Я о вас, народных страдальцах, статью большую напишу. Узнает о ваших бедах весь наш край хлеборобный. О характерах ваших исконно русских поведаю…

У редактора горели глаза, слегка тряслись руки и пересохли губы – он вошел в раж.

– Уходить надо, – сказал Хохотов Ивану, – от него сейчас никакой пользы.

– А это, а тали, как же?

– Какие «тали»?! У человека приступ! «Скорую» вызывать надо. Пойдем.

Оставив Опечаткина ораторствовать в одиночестве, «рабочий» и «колхозник» вышли на улицу. Здесь их догнал фотокорреспондент и, несмотря на сопротивление Хохотова, сделал снимок.

Когда человек с фотоаппаратом исчез, Гайкин, грустно посмотрел вокруг и спросил:

– Делать-то что теперь?

– В Москву поедем. Там сейчас вся правда.

– Далеко-о-о-о.

– А ближе и не поможет никто. Поехали на вокзал!

Гайкин настолько растерялся в большом городе, что легко попал под влияние клоуна.

Перед самым отправлением поезда Иван послал две телеграммы. На завод: «Прошу отпуск свой счет еду Москву тали премия выговор разъясню Гайкин». И жене: «Аня еду Москву так надо уже скучаю Иван».

Часто чихающий локомотив медленно, но уверенно подтянул к платформе № 3 поезд «Зеленодар – Москва». Пассажиры тут же с истерикой приступили к процедуре погрузки. Все шло до приторности обыденно. Какой-то худой не в меру мужчина в шляпе и с зонтиком уже успел потерять билет и с собачьей преданностью в глазах смотрел на проводницу, от которой сейчас многое зависело. Уже металась среди вагонов злая тетка, не понявшая логики нумерации вагонов. Шестилетний пацан в куртке на вырост уже успел разбить папину водку и грустно выслушивал отцовские маты, прячась за широкими бедрами матери. Уже часто моргала заплаканными глазами древняя бабушка, забытая на лавочке во время посадочной суматохи своими внуками.

Иван давно не был на вокзалах, поэтому слегка удивился столпотворению. Но интереса вся эта возня у него не вызвала. Он боком протиснулся к своему месту в плацкартном вагоне, забрался на верхнюю полку и, растянувшись во весь свой значительный рост, задремал. Внизу суетился Хохотов. Он успел уже познакомиться с каким-то полковником и начал излагать тому свои философские принципы. Армеец ничего не понимал, но слушал с уважением, поскольку клоун говорил уверенно и громко.