Саид Насифи - На полпути в рай

Едва присутствующие произнесли громко «салават», едва замолк голос господина доктора Раванкаха Фаседа, как господин доктор Ярдан Голи Казаби откашлялся, снова напыжился, наморщил лоб и продолжал свою речь:

— Да, моя цель заключается в том, чтобы присутствующие здесь уважаемые господа обратили внимание на это чрезвычайно важное обстоятельство и чтобы нападки наших внеуниверситетских противников и наших внутриуниверситетских недругов были ликвидированы любой ценой. Наилучший способ для достижения этой цели — по мере наших сил и возможностей привлекать в этот священный храм науки и просвещения членов уважаемых семей столпов отечества, аристократии, а не ремесленников и другой подлый люд. — Здесь он ещё больше напыжился. — Да, горбан, господин ректор университета, господа учёные коллеги, вы даже не подозреваете, какую важную роль сыграет в нашей будущей политической жизни тот голос, который вы сейчас подадите за этого благородного юношу, происходящего из аристократической семьи. Господа! Это немалая честь — содействовать юноше, который в недалёком будущем станет членом самой высокой и благородной в стране семьи.

Господин доктор Асаи, декан сельскохозяйственного факультета, торопливо поднялся с места и стоя сказал:

— Разрешите мне тотчас же позвонить на наш факультет, чтобы завтра утром, к приходу этого юноши подготовили великолепный букет цветов.

Все присутствующие встретили это предложение возгласами: «Конечно!» «Браво! Браво!» «Брависсимо!» Единственным человек, который не проявлял особого энтузиазма, не тряс бородой, не хлопал в ладоши и не топал ногами, был господин Сари-ол-Аман Горизанпар, декан богословского факультета и профессор факультета литературы. Он из-под очков рассматривал своих коллег, сидевших вокруг стола, и тихо шептал: «На всё воля божья, всё от бога». Молчание его объяснялось совсем не тем, что он не был согласен с этим решением. Просто он был совершенно потрясён. С того времени, как он, выражаясь его собственными словами, «прорвался в сенаторы», была установлена практика, что все небольшие дела, которые выносились на совет университета, поручались ему. Но на сей раз ему не только не поручили доложить уважаемому собранию этот вопрос, но даже не ввели его в курс дела и поэтому он не знал, голосовать ему за или против. В конце концов, после долгих размышлений и изучения выражения лиц присутствующих он решил, что и ему надо что-то сказать, ибо его молчание может быть истолковано против него. Но, с другой стороны, выступить тоже надо с умом. Он всегда в своих научных выступлениях старался говорить в пользу и наших и ваших. И вот, когда слово «высшая инстанция» последний раз сорвалось с уст выступавшего, уважаемый декан богословского факультета счёл момент наиболее подходящим и немедленно сказал:

— Пока что этот юноша не входит в число «самых высоких и благородных», и правильнее сказать о нём, что он принадлежит к людям, желающим войти в этот круг, ибо величие философское имеет две категории — количественную и относительную. Того человека, который находится в количественной степени величия, по арабской терминологии называют «великим», того же, который находится в стадии относительного величия, следует называть «желающим подняться до величия». Если господа помнят, титул «желающий подняться до величия», который носили фатемидские халифы [101] Фатемиды — шиитская династия халифов (909-1171 гг.). Египта, появился потому, что они имели относительное величие, а не количественное. си— этому сейчас, когда разбирается просьба юноши, который ещё находится в состоянии желания достигнуть величия, но пока ещё не достиг его, — а требование чего-либо арабы относят к десятой породе глагола, означающей желание совершить что-нибудь для себя, — его надо называть «желающим достичь величия». Исходя из этих соображении, ваш покорный слуга так и предлагает пока именовать его! С божьей помощью, как только эта благословенная, счастливая свадьба состоится, он тоже, безусловно, войдёт в круг избраннейших и будет возвеличен. О боже! Заклинаю тебя именем пророков и достойных святых, ниспосылай и мне почаще райских гурий и высокопоставленных женщин.

Когда обсуждение этого вопроса закончилось, господин ректор университета изволили сказать:

— Ну, ладно, больше вопросов в сегодняшней повестке дня нет. Сеид-ага, принеси чаю.

В начале весны канарейки господина Сируса Фаразджуя, обитавшие в шести больших и маленьких клетках, развешанных на балконе, подняли суматоху. Сирус был любимцем и отца, и матери, и всех слуг отцовского дома, и поэтому все они были уверены, что волнение жёлтеньких пташек есть не что иное, как выражение болезненной тоски, которую они испытывают по своему любимому Сирусу, хотя такие люди, как Сирус, не чувствуют красоты пробуждающейся природы. Цветение ветвей, благоухание бутона, пение птиц, — из всего они стараются извлечь выгоду для себя.

Хотели того господин Али Фаразджуй и его дорогая супруга ханум Махин Фаразджуй или нет, но нынешняя весна была особенно бурной. В этот день, день десятого фарвардина [102] Фарвардин — первый месяц иранского солнечного календаря, соответствует нашему 21 марта — 20 апреля. , цветники господина Али Фаразджуя, счастливейшего человека шахиншахской столицы, были полны чудесных фиалок и нарциссов. Вишнёвые, черешневые и абрикосовые деревья, доставленные сюда из лучшего сада Тегерана, с которых мадам Махин Фаразджуй собственноручно смахивала пылинки и внимательно следила, чтобы садовник Барат Али хорошо поливал их, были усыпаны белыми цветами. Вьюнки, перевесившись через стену, протянули свои усики на улицу и к соседним домам, и казалось, что они приносят оттуда благоприятные вести для господина Али Фаразджуя и помогают ему в политических делах.

Махин-ханум с ловкостью и изяществом, покорявшим все политические круги столицы, набрав в цветниках полную охапку белых и фиолетовых ирисов, словно златокрылая фея или, если хотите, словно бабочка, порхнула к себе наверх и расставила цветы в четырёх комнатах, которые уже были подготовлены к приёму самых почётных людей Тегерана. Её дорогой супруг господин Али Фаразджуй, свежий, чисто выбритый, в прекрасно сшитом коричневом костюме в красную полоску, который недавно был прислан ему одним приятелем Сируса из Америки, с великолепным галстуком на шее, тоже полученным оттуда же, с которым он немало повозился перед зеркалом, стремясь сделать узел как можно меньше и плотнее, сейчас с большим вниманием раскладывал на ломберных столиках, расставленных в дальней комнате, пачки сигарет «Кэмел» и «Честерфилд» и колоды американских нейлоновых карт. Каждый раз, проходя мимо зеркал, стоявших на каминах, он поднимался на носки, вытягивал шею и разглядывал своё холёное лицо. Это занятие доставляло ему огромное удовольствие.