Михаил Дайнека - Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки

– Ты что у нас теперь еще и шаман?

– Ну да. Эй, Дашуня! Как твои наркотики?

– Ничего наркотики, – парировала я, – тебя ждут.

Он притих. А потом сказал:

– Ну я же с дипломом. Каждый зарабатывает как может. В конце концов, я не наношу вреда.

– Это точно.

Мы немного поговорили про жизнь, поделились личными новостями. Под конец Нанзат спросил:

– А почему ты все-таки не стала врачом? Так рвалась, так хотела…

У него сильно изменился голос. Особенно – интонации. Теперь он говорил вкрадчиво, гипнотично, с абсолютно не свойственным ему раньше акцентом. Мелодично и проникновенно, как бывалый шарлатан.

– Не смогла я. Просто не потянула.

Потом мы договорились встретиться, я настояла. Все-таки очень уж хотелось взглянуть на его тибетскую клинику. Кстати, хочу сказать, что ни в коем случае не принижаю восточную медицину. Просто конкретно Хутаев к ней вообще никакого отношения не имел.

Мы сидели и пили чай из керамической посуды. Нанзат стал похож на человека сомнительных ремесел. Из-под его черной шелковой рубашки выглядывал золотой иероглиф на цепи. Речь, конечно, зашла о медицине.

– Да уж. Наука наша сложная, – сказал Нанзат, – но учить-то было необязательно. Ладно, давай потом. Сейчас у меня на очереди три бабульки. Мозг будут выносить. Ой-ой-ой. Хочешь прикол?

– Ну?

– Людей ведь болтовня лечит. Они ходят, там, в поликлинику. Результат – никакой. А я им сую всякие травы, и опля – вдруг бабушки выздоравливают. В натуре, выздоравливают. По результатом лабораторных анализов. Потом говорят: «Вы – настоящий волшебник». А я их все равно, честное слово, пытаюсь убедить, чтоб обычными докторами не брезговали. Я же все понимаю, – он дотронулся до своего иероглифа, – это полная херня… Даже моя мамаша – и та теперь сомневается. А у ней, знаешь ли, уже давно мозги съехали куда-то вбок. Но что ты думаешь? Бабки эти головами качают, зеленеют от страха. «Никаких больниц! Ох, эти медики, эта МедЫцина, медЫцина…»

Шел сильный косой ливень. Громадные капли падали в лужи и рикошетили аккурат на края штанов, порой даже долетая до колен. Я торопилась в одиннадцатую городскую больницу и по дороге увидела бегущего Игоря Мункоева. На голове у него был пакет с полуголой женщиной.

– Эй, – крикнула я, – подожди меня!

Он резко затормозил, встал у остановки. Пакет торжественно вздыбился.

– Ну что, учила?

– Пальпацию?

– Ну.

– Немного. Помнишь как? Сначала нижний легочный край, потом – верхушка.

– Точняк. А сегодня нас к больным поведут.

– Да ты что!

– Серьезно. Выдадут небось какую-нибудь диабетную бабульку в волдырях. Готовься.

– Бабульки, – говорю, – это еще не самое страшное. Страшна Ольга Геннадиевна. Особенно в гневе.

– Это кто такая?

– Наша новая преподавательница. Мне чуваки с пятого курса сказали, что с ней все жестко. Она, говорят, только родила, у нее еще идет такая, знаешь, злобность материнства.

– О’кей, учту. Спасибо, что предупредила.

Мы вошли в здание. Фойе украшал гигантских размеров фонтан, облепленный бутафорскими булыжниками. Внутри суетились рыжие карпы какой-то редкой азиатской породы. Мимо них проплывали две безмятежные морские черепахи, похожие на большие комки водорослей.

Игорь посмотрел в воду и отметил:

– Они красивые. Но кусаются.

Затем он аккуратно развязал шнурки, опомнился, снял с головы пакет и поместил в него мокрые туфли. Мы накинули халаты и поспешили на второй этаж.

Занятия еще не начались. Наши сидели в больничной «гостиной», возле телевизора. Мимо таскались пациенты со штативами капельниц. Они поглядывали на нас со смятенным опасением. Коротков листал учебник, а остальные пялились в экран. Там показывали рекламу лапши быстрого приготовления.

– В эти коробочки одну химию суют, – сказала Уварова.

– Совать-то суют, а при пациентах я бы спрятала баночку колы куда-нибудь подальше.

Разумеется, эта реплика была адресована мне. Я убрала свой напиток в рюкзак.

– Действительно. Кать, ты права. Надо всех предупредить – пока тут ходят больные, нельзя бегать в курилку. Мы – доктора, должны олицетворять здоровый образ жизни.

Морозова обратилась к Лене:

– Слыхала? Курить нельзя. – Она закинула ногу на соседнее кресло, развернулась. – А что, по-вашему, можно?

– Девочки, – вмешалась Катя, – нам необходимо показать пациентам, что доктора следят за своим здоровьем. Мы что, сапожники без сапог?

– Лаврентьева, замолкни, – грозно буркнула Воронцова. Катя мигом вернулась к просмотру рекламы.

Вдруг явилась Геннадиевна.

– Та-ак, вы что тут расселись? А ну быстро в холл!

Это была молодая ухоженная женщина. Ее прическа состояла из натуральных завитков русого цвета с зеленоватым отливом. Кожа тоже была оливковой – как после томительных часов в солярии. Пухлые губы (о натуральности которых долго спорили Цыбина с Уваровой) косметически мерцали. Собственно, именно поэтому ее и прозвали Жабой.

Во время первого урока мне кто-то позвонил. Я подняла руку, чтобы отпроситься.

– Иди.

Через двадцать минут позвонил мой тогдашний Алекс, решив, что еще не успел высказать все, что обо мне думает. Накануне мы поругались, потому что он нарисовал на кухонных обоях гигантского краба.

– Можно выйти?

– Куда?

– Это… в туалет.

Жаба подмигнула:

– Ты – это самое?

– Что?

– Кого-то ждешь?

– В каком смысле?

– Ждешь пополнения?

Короче, Жаба была не злой. Она оказалась глупой. Я думаю, это – гормональное. После беременности такое частенько случается.

Занимались мы прямо в холле, напротив большого фонтана, потому что нам было негде больше разместиться. Жаба всегда немного опаздывала, появлялась через тридцать минут после начала занятий, благоухая хорошими духами и детским кремом. На шее у нее висел «роллс-ройс» среди стетоскопов – прозрачный новомодный «Литманн». Эта компания выпускает самые дорогие инструменты для медицинского прослушивания. Один из их стетоскопов даже можно подключить к компьютеру. Наши говорят – стетоскоп вместо тебя может поставить диагноз…

Сначала занимались мы так: Жаба приносила магнитофон с записью легочных шумов. Именно эти звуки мы должны услышать у больных. Мы внимательно вслушивались в каждый скрип и хрип, потом отвечали: что за патология или какую именно точку мы сейчас прослушали. Затем занялись пальпацией и простукиванием. Тут у меня была одна беда – я четко знала, какое должно быть чередование движений пальцев, но всегда путала правую и левую сторону на живом человеке. Подхожу, например, к одному добровольцу из наших и пытаюсь слева найти у него печень. Жаба не скрывала своего раздражения: