Александр и Лев Шаргородские - Министр любви [cборник рассказов]

Этот подонок сейчас там стал большим человеком — а гройсе пуриц. Он занимается все тем же: предлагает людям иголки — витамины, хлорофилл...

Директор, красномордый жеребец, полнел, несмотря на голод. Какая-то партийная кобылица помогла ему комиссоваться и устроила директором. Он не сводил с меня своих глупых глаз. — Тяжело видеть Джульетту у печи, — вздыхал он, — это не для прекрасного пола, все время у огня.

— Я привыкла, — отвечала я, — играла роли работниц, сталевара.

— И все же, — говорил он, — вы остались у печи одна. Офелия фасует, Дездемона — в развесочном и все три сестры — на упаковке.

— Я люблю огонь, — отвечала я.

Я не хотела бросать печь, потому что путь к распаковке лежал через его конюшню... Однажды, когда я уже кончила работу и, начиненная, шла к проходной, передо мной вдруг вырос кобель и попросил меня зайти в свой кабинет.

На мне был хлеб, это было опаснее взрывчатки.

Он закрыл дверь и нагло, хамски начал ко мне приставать.

Я вас спрашиваю: что мне было делать?

Если б я его ударила — он бы меня выгнал, и мы бы остались без хлеба.

Если б я уступила — он бы все обнаружил, — и это расстрел.

Что бы я ни сделала — меня ждала смерть.

Он пошел на меня.

Отступая, я начала говорить, что такой кабинет не для Джульетты, что здесь противно, пошло... Он наступал, ссылаясь на условия военного времени. Я орала, что привыкла любить во дворцах, в веронских палаццо, и всякую чушь, которая приходила в голову, потом размахнулась и врезала ему оглушительную оплеуху.

Он рассвирепел, стал дик, злобен, схватил меня, сбил с ног, повалил и уже подступал к груди.

Я попрощалась с миром.

И тут — я всегда верила в чудеса! — завыла сирена — дико, оглушительно, свирепо. Сирена воздушной тревоги выла безумно и яростно, — наверно, мне это казалось...

Он вскочил, побежал, путаясь в спущенных штанах, — как все подонки, он боялся смерти, — штаны падали, он подтягивал их на ходу на свою трясущуюся белую задницу, и я засмеялась, захохотала, впервые за всю войну, и прохохотала всю воздушную тревогу, — это, конечно, был нервный приступ: я ржала и кричала "данке шен, данке шен" славному Люфтваффе, хотя это было абсолютным безумием...

До бомбоубежища он не добежал, его ранило по дороге шрапнелью, и вы не поверите — куда! Конечно, война — ужасная штука, но иногда шальная шрапнель — и все!..

Мы ожили — я, Дездемона, Офелия, Укрощенная Строптивая. Мы пели "Марш энтузиастов"...

Он потерял к нам всякий интерес. И к театру. И вообще — к жизни. Он искал смерти — он потерял все, что у него было.. Вскоре он отправился на фронт. Рассказывают, что он дрался геройски, — так мстят за святое, причем, как утверждали, целился он не в голову... Прорвали блокаду, мы

выехали из Ленинграда через Ладогу, в Сибирь, после войны вернулись, жили еще лет двадцать на болоте, а потом вот приехали в Израиль. Я играла на иврите, уже не Джульетту — ее мать, потом кормилицу.

Живем мы втроем — я, Ромео и Джульетта. Вы не поверите — его жену зовут Джульетта.

Сплошной Шекспир...

Я как-то сказала ему, чтобы он женился на женщине, от которой пахнет не духами, а свежим хлебом, — и в кибуце он встретил Джульетту.

Он был гений, мой Ромео — он играл на флейте, знал китайский, водил самолет.

И вы не поверите, кем он стал — директором хлебозавода в Холоне. Мне стало плохо — я все еще помнила того. Из этого вот шкафа я достала старинное направление на аборт и стала махать перед его красивым носом. — Что это? — спросил он. — Направление на аборт! На который я не пошла. Но если б я знала, кем ты станешь!.. Ты же все умеешь — стань кем-нибудь другим.

Инженером. Философом. Разводи крокодилов!

Но кто слушает свою маму?

Иногда вечерами он приходит и достает из-под рубашки горячую буханку. — Дай мне лучше еловых иголок, — говорю я, — мне необходимы витамины...

К июню в приморском итальянском городке евреев, наконец, стало больше, чем итальянцев, и Санта-Маринелла превратилась во второе на земле место, где иудеи составляли большинство.

Сразу после Израиля.

Более того – оно могло стать первым. Арабское население на Святой земле росло значительно быстрее, чем итальянское – в Санта-Маринелле.

Городку грозило превращение в новый Иерусалим.

Еще несколько месяцев тому назад еврея здесь надо было искать, что, правда, никто не делал, а сегодня уже надо было искать итальянца.

И все евреи их искали – чтобы продать баночку икры, матрешку, фотоаппарат “Зенит” – не могли же они продавать привезенное друг другу?..

Вскоре все итальянцы ели икру, фотографируясь на фоне матрешек.

Нельзя сказать, что итальянское нацменьшинство страстно любило пришельцев – евреи ничего не покупали, кроме утиных крыльев, платили за кофе “стоя”, а пили “сидя”, ели в шикарных ресторанах домашние бутерброды, говорили громче итальянцев, жарче их махали руками, бесплатно сидели на платном пляже и ждали визы в Америку. Сидели у моря и ждали визы.

Иудейское нашествие осажденные пытались остановить чрезвычайными мерами.

Невероятно подняли цену на “каппуччино”. Итальянцы перешли на пиво – евреи продолжали тянуть горячий напиток.

– Посыпьте немного чиколлато, – просили они.

Взвинтили цены на платный пляж – снять шезлонг было равносильно снятию студии.

Мера ударила по итальянцам – евреи бесплатно сидели под зонтами. Как раньше – так и теперь.

Итальянцы пошли на крайнюю меру – цены на квартиры достигли невиданного уровня. Ни один итальянец не мог снять. Иудеи снимали.

– Только с видом на море! – предупреждали они.

Горожане начинали догадываться, что перед ними непобедимая армада.

Конечно, если б жители Санта-Маринеллы были бы немножко антисемитами, как это еще иногда случается в отдельных частях нашей голубой планеты, они б безусловно придумали что-нибудь сами или взяли из истории. Но море уберегло их от ненависти, они любили жизнь, людей, в том числе евреев, – пусть это останется загадкой, но любили – и древний город был сдан без единого выстрела...

Нет, выстрел, правда, был, один выстрел. Но не по евреям – карабинеры стреляли по ворам – ограбили “Супермеркато”, отдел готового платья. Воры удрали, побросав мешки с награбленным на городской свалке...

Вскоре евреи ходили разодетые во все итальянское, из того самого “Супермеркато”... Карабинеры подозрительно поглядывали на них, но те чихать хотели и ежедневно меняли наряды.

– В Америке, – объясняли они, – каждый день надо менять рубашку. Мы тренируемся...

Некоторое время они продолжали коллективные прогулки по свалке, но потом, видимо, разочаровавшись в местных ворах, вернулись к морю и ждали визы...