Владимир Елистратов - Рассказы

— Ну ладно, ясно всё, — перебил недовольно Лысенко. — Ты вот что, Мариотина, ты давай-ка быстренько слетай в магаз и купи для Мичурина селёдки, понял?

— Понял, — затравлено улыбнулся Мариотт и по-шакальи изогнув спину, побежал куда-то в сторону «Российских вин».

«Вот идиот», — подумал Лысенко и пошёл в кафе «Космос».

А тем временем Мариотт несся как угорелый вдоль по Тверской. Однако добежав до «Российских вин» Мариотт остановился и стал вспоминать, куда это он бежит. Надо сказать, что Мариотт сразу запомнил, что речь идет о Мичурине и о какой-то рыбе на букву «сэ». Мичурина Мариотт запомнил, потому что сегодня с утра лечился мадерой. Рыбу он запомнил, потому что всё свободное время играл в домино с Бойлем. А сэ он запомнил из-за слова «сука», которое всегда говорил, ударяя фишкой по столу.

«Сайра?! — тоскливо думал Мариотт. — Севрюга? Салака? Ставрида?» Но не успел Мариотт подумать слово «Ставрида», как заметил, что у дверей на четвереньках стоит Ньютон. Ньютон держал в левой руке одуревшего голубя, а правой — опасную бритву и хищнически пытался вытащить лезвие зубами.

— Не мучь птаху! — рявкнул на него Мариотт.

Ньютон выронил голубя и, увидя Мариотта, который был в три с половиной раза умнее его, сморщился в подобострастной улыбке.

— Чего ты всё время зверей мучаешь?! — заорал на него Мариотт. — Хуже Павлова, ей Богу…

— Я не мучаю, — чуть не заплакал Ньютон.

— Ладно, — сказал Мариотт. — Живо вставай и беги Мичурину за ставридой. Чтобы через десять минут купил. Одна нога в магазине, другая у Мичурина.

— Есть, гражданин начальник, — сказал Ньютон, и побежал за ставридой.

«Вот садист какой», — подумал Мариотт и пошел в «Российские вина».

А тем временем Ньютон уже добежал до памятника Юрию Долгорукому. Тут он остановился и подумал: «А зачем это, интересно знать, Рокоссовскому билеты в Ставрополь? А ну их всех к ляду. Всё равно за десять минут до вокзала не добегу». Но не успел он подумать всё это, как увидел Винера.

Винер, который был в четырнадцать раз глупее Ньютона, сидел у копыта Долгоруковой лошади и пускал слюни на штаны.

— Эй, ты венерический! — крикнул ему Ньютон.

— Гыыч, — расплылся Винер в идиотской улыбке, встал и пошел к Ньютону, оставляя после себя шлейф слюны на асфальте.

— Значит так, — сказал Ньютон, пнув для начала Винера в живот. — Ты пидер-Винер, сейчас мухой полетишь на Белорусский вокзал, найдешь там маршала Жукова и скажешь ему, что в Ставрополе желтуха. Понял, дегенерат?. — тут он для верности ещё раз пнул Винера в живот.

— Ыыы, — утвердительно замотал головой Винер и бросился бежать в противоположную от Белорусского вокзала сторону.

«Ну и хер бы с тобой», — подумал Ньютон, достал из кармана штанов лезвие и стал с наслаждением гоняться за голубями.

А тем временем Винер что есть мочи бежал по Тверской. Пробежав всю Тверскую он перебежал через Моховую и изо всех сил врезался лбом в музей Ленина. После этого он упал и потерял сознание, а когда через час пришел в себя, то встал и что есть мочи побежал по Моховой. Пробежав Моховую, он около детского мира из всей силы врезался лбом в академика Келдыша, гордость советской науки, который бил Эйнштейна железной лопаткой по голове. Все трое от столкновения упали и потеряли сознание, а когда пришли в себя, то Винер взял лопатку и стал молча бить Келдыша и Эйнштейна. Сначала он избил Келдыша, который тут же описался от ужаса, а потом он избил Эйнштейна, который тоже от страха захотел писать, но сдержался и от этого заболел циститом. После этого они помирились и стали играть в жмурки. Сначала водил Келдыш, гордость советской науки, сослепу поймал памятник Дзержинского. Потом водил Эйнштейн, сослепу упал в канализационный люк и вместе с остальным говном уплыл в Москва-реку. А Винер уже не стал водить, потому что он был на несколько порядков умнее Келдыша и Эйнштейна вместе взятых и не собирался заниматься глупостями. Винер просто пошёл в метро, чтобы поехать в Парагвай.

А Мичурин тем временем всё ждал обещанную белугу. Через несколько часов, уже в семь вечера, он пожал плечами, встал со скамейки, надел шляпу и пошел домой. Придя домой Мичурин поел борща с бараниной и лег спать. А приснилось ему гигантское яблоко, полосатое, как зебра. В полночь Мичурин проснулся в холодном поту.

Вот до чего может довести слишком большой ум.

В одном большом-большом московском микрорайоне, в высоком-высоком доме, на двадцать забыл каком этаже, в шумной весёлой семье жил-был Буся.

Буся был пингвинёнком. А Бусей его назвали потому что он всё время что-то бубнил себе под нос: бу-бу-бу. Иногда его звали Бубусей, иногда — Гугусей. А иногда — Поп;. Сокращённо от Полярный Попугай. Шутка.

Папа Лёша, Алексей Алексеич, полярник, привёз Бусю два года назад из экспедиции. Буся как-то раз заснул на льдине, и его отнесло далеко-далеко в океан. Он мог бы погибнуть. Акулы там, пираты, браконьеры и всё такое. Но добрые русские полярники спасли Бусю и привезли в Москву. И вот он поселился в семье Алексея Алексеича.

Семья была большая: жена папы Лёши (мама Даша), четверо детей, собака, три кошки, мама мамы Даши (тёща называется), черепаха, какая-то глуховатая «тётя Алевтина» из города Анадырь, какие-то другие тёти и дяди, которые всё время приезжали, уезжали, опять приезжали, пели песни на кухне, а потом, громко храпя, спали на полу в спальных мешках… Вон сколько всех! Это если не считать тараканов. Словом, не соскучишься.

Поэтому за Бусей особенно ухаживать было некому. Никто ему носик не высмаркивал, шнурочки не завязывал и пяточки не чесал. Воспитание тут было суровое, но справедливое.

Во-первых, Буся всё время ходил в кедах. Без шнурков. Потому что у пингвинов большие когти на ногах, а на полу паркет. А если каждый когтявый бездельник начнёт царапать паркет когтями, то это уже будет не паркет, а эти… колдобобины какие-то с этими… буебураками.

Во-вторых, у Буси была кепка. В клеточку. Очень красивая. И каждое утро мама Даша клала в кепку деньги, надевала кепку на Бусю и Буся шёл в соседний магазин «Океан». За рыбой. Потому что пингвины без рыбы не могут. Как дяди без побриться. Или как тёти без покраситься.

В магазине «Океан» Бусю уже все знали. «Ура, Буся пришёл!» — кричали продавщицы. И гладили Бусю. А Буся удовлетворённо бубнил: бу-бу-бу… Кассирша снимала с Буси кепку, брала оттуда деньги, клала чек вместо денег, надевала кепку обратно на Бусю, и продавщица выдавала Бусе пакет с его любимой рыбой. Мойва называется. И Буся шёл домой.

Там мама Даша проверяла чек, и Буся, так сказать, сытно кушал. У него была для этого дела специальная миска на табуретке. После сытного обеда Буся, кряхтя и сыто бубукая, шёл на своё место. А место у него было за занавеской. У окошка. Пингвины ведь, когда отдыхают или спят — не лежат и не сидят, а стоят столбиком. Вот и Буся стоял столбиком за занавеской, которая немного двигалась оттого, что Буся дышал своим набитым мойвой животиком. И кеды ещё смешно торчали из-под занавески.