Герман Дробиз - Вот в чем фокус

Володе никогда еще не доводилось заходить в ма­газины со служебного входа, и он не знает, как выгля­дит потаенная сторона торговых заведений. Не встре­чался он до сих пор и с их директорами.

Они подымаются на бетонное облупившееся крыль­цо, отворяют обитую листовым железом дверь. Про­ходят узеньким коридорчиком. Жмутся к стене, про­пуская тележку с ящиками, которую сердито толкает паренек в замызганном зеленом халате. Входят в ка­бинет. Володя смотрит, как тесть и директор здоровают­ся. Если не знать, кто из них кто,— не догадаешься. Тесть в костюме и при галстуке, и он полный, даже пухловат, ни дать ни взять — начальник. Директор су­хощав, жилист. Сцутанные волосы с невзрачной седи­ной. Он в чистой перестиранной курточке того же зе­леного цвета, что и халат встреченного в коридоре грузчика. Под курткой расстегнутая на горле ковбой­ка. Обыкновенный работяга, да и только. Если бы не голос, не повадки.

— Стесняешься!— выговаривает он тестю.— Раз в год заходишь к другу — и стесняешься. Ай-яй-яй! Тут каждый день ходят да не просят — требуют. А по­пробуй не дай. Одному не дашь — машины не будет, другому не дашь — товара не будет, а третьему не дашь — вообще прикроет лавочку и печать на дверь.

Его прерывает телефонный звонок.

— Да... Да... Ладно, оставлю. А у тебя что? Ты там для меня, что будет из фруктов... абрикосы там, че­решня... Говорю тебе — для меня лично. Я тебе когда отказывал? А ты... Тебе, наверное, Селиверстов сове­тует меня разлюбить?.. Ну, шучу, шучу, это я так шучу. Все!

Володя не знает, как себя вести: презирать ли, или держать себя корректно, но независимо, или, в поддержку тестю, подчеркнуто уважать Павлика, друга его детства, а ныне всемогущего распределителя продовольствия. Но Павлику, видимо, все равно, как ведет себя незна­комый парень. Разговаривает он только с тестем. Так, чего тебе? Тушенки? Хорошо. Так. Пятнадцать банок — больше, честно, не могу. Так. Что еще? Не знаешь? Хорошо, что-нибудь еще посмотрим.

Вслед за директором они проходят коридорчиком и спускаются в подвал. Обдает холодом, сыростью. Внизу тоже коридорчик. По' обеим сторонам двери. Свисает на шнуре голая лампочка, бьет по глазам.

Они входят в одну комнатку, в другую. В одной от­крывается упаковка с тушенкой, и означенные пятна­дцать банок укладываются в сумку. В другой Павлик дает им рыбные консервы. Затем они оказываются в хо­лодильной камере. Стены густо заросли инеем. Здесь сумка получает две палки копченой колбасы. Возвра­щаются в коридорчик. Павлик вдруг, ухмыльнувшись, подымает палец: сейчас, мол, что-то покажу. Он откры­вает еще одну холодильную камеру. В ней на бетонном полу лежит огромный заиндевелый осетр. Больше ничего нет.

— Царь здешних мест! Я над ним не властен. Ле­жит до особого распоряжения.— Он подымает глаза к потолку, показывая, с какой высоты может последо­вать это распоряжение.

Возвращаются в кабинет расплачиваться. И тут дверь без стука открывается. Входит, опираясь на пал­ку, крепкий смуглый старик в темном, не по сезону, плаще. С ним мальчик.

— Садись,— говорит Павлик.

Старик садится.

—- Пришел ты сегодня зря. Ничего нет.

Старик не уточняет, чего именно нет. Молчит.

— Ничего нет,— повторяет Павлик.

— Может, рыба есть?— спрашивает старик. У него акцент.

— Рыба есть, ледяная. Вон, в зале ее продают. Хо­чешь, я тебе завешу? Хорошая рыбка. Сколько тебе?

— Два кило.

— Галина!

Появляется Галина.

— Завесь ему рыбки два кило.

Галина уходит.

— А больше ничего нет. Рад бы, но ничего.

Старик сидит, уперев подбородок в набалдашник

палки. Кажется, взгляд его устремлен на сумку у ног Володи. На ее раздутые бока. Это случайно, но это правильно, думает Володя. Правильно, что именно сей­час пришел несчастный старик, наверное ветеран. Это нужно, чтобы мне все-таки стало стыдно. Какая же я все-таки дрянь...

Галина приносит рыбу. Старик укладывает сверток в кошелку, идет к дверям, мальчик за ним.

— Будь здоров,— говорит он на прощание Павлику. Угрюмо говорит.

— В прошлый раз я тебе хорошо дал,— мягко за­мечает Павлик.— Зайди во вторник.... Азизов,— говорит он тестю, дождавшись, когда старик с мальчиком выш­ли.— Был здесь директором. Давно, за двоих до меня. Шалил не в меру. Сидел.— Ясно, что сам Павлик хо­рошо знает меру «шалостей» и сидеть не намерен.

Тесть расплачивается. Благодарит. Прощается.

— До свиданья,— говорит и Володя.

Павлик вскидывает на него глаза словно впервые увидел.

— Я тебя не познакомил,— спохватывается тесть.— Это зять мой, хороший парень.

— Плохо кормишь,— шутит Павлик, окидывая быст­рым взглядом фигуру Володи.— А чем занимается мо­лодой человек?

— На журналиста учится!— В голосе тестя — не­скрываемая гордость.— Уже в газетах печатают. Фелье­тоны пишет!

— Сатирик,— констатирует Павлик.

В Володе вскипает сильнейшее раздражение. Ему хочется сказать тестю, что если он ничего не понимает в жанрах, так помалкивал бы, что все, что напечатал Володя,—две информации и заметка. Сатирическая, да. Но заметка, а не фельетон. Да не в жанрах, черт по­бери, дело. Ведь тесть как бы говорит приятелю: вот тебе сегодняшний фельетонист — сейчас пришел к тебе со служебного входа полакомиться дефицитом, а завтра как ни в чем не бывало тебя же в газетке разрисует. То, в чем он, Володя, упрекал оппонента в группе... А сам, выходит, такой же. И не предположительно — фактически, да... Но пусть этот Павлик только позво­лит себе хоть слово насмешки! Хоть слово! Пусть толь­ко посмеет. Ноги моей не будет ни здесь, ни у тестя!.. А жена? Сын?

— И сатирикам надо кушать;— говорит Павлик без всякой иронии, с теплой интонацией заботливого родст­венника,— Заходи, не стесняйся. И вы заходите, моло­дой человек.

Он провожает их к выходу.

Хоть бы никого не было, молит Володя. Но возле крыльца полно людей. Парни в зеленых халатах раз­гружают машину. Идут прохожие. Носятся с криками дети. Все они, кажется Володе, пронизывают взгляда­ми его сумку. Скорей, скорей... Они с тестем пересе­кают просторный двор, выходят на улицу. Здесь уже спокойнее. Этим прохожим ничего не известно. Володя идет, меняя руки на тяжеленной сумке. Гадость, гадость какая, думает он. Нет, наше поколение все это поло­мает. Но надо знать это изнутри, надо почувствовать на себе, как это гадко: пользоваться чем-то наособицу, тайком. Даже хорошо, что я пришел сюда и все это сам увидел и сам пережил... Вот только нехорошо, что взял продукты. Так ведь каждый скажет: это я не просто пользуюсь, это я изучаю зло, чтобы лучше понять, как с ним бороться. Нехорошо, нехорошо...

Греет крепкое, почти летнее солнце. Сирень посы­лает через заборы терпкий аромат ветвей, кипящих в предельном цветении. Глубокое синее небо обнимает цветущую землю, весну, Володину молодость, и незри­мая туча висит в его синеве...