Владимир Надеин - Три карата в одни руки (сборник фельетонов)

Так тебя, Вася, как зовут — Коля, да? Хошь в пивко тебе плесну для крепости, нет?.. Ну, как хошь. Я вот и говорю: отчего у нас такие безобразия? Не знаешь? Так я тебе отвечу: хозяина нет! Я вот сейчас с тобой сижу, пиво хлебаю. А там моя первая смена идет, мастер рысаком по цеху носится, меня ищет. Оно и понятно, шмульпы ему нужны… Или шпульмы?.. Ладно, не влияет!.. А мне, понимаешь, шпульмы, прямо скажем, ни к чему. То есть больше десятка мимо вахтера мне все равно не вынести. На кой же мне ляд там вкалывать, когда здесь пиво кончается? Теперь так: пиво я еще пососу, время терпит, но потом, конечно, и к станку схожу, скажем, после обеда. Ну, и что мне будет? Вот подумай сам: что мне за все это будет! А ничего мне не будет! Мастер, конечно, га-га-га, где твоя производительность труда? К начальнику цеха тоже, наверно, поведут, и тот тоже — га-га-га! Ну и опять же — что? Пущу для них соплю, мол, кореш из Владивостока приехал, тыщу лет не виделись, через Хабаровск человек ехал, через Читу ехал, через Иркутск… И все по-трезвому, по-трезвому… Трезвый через Томск, трезвый через Омск, через Пермь и то трезвый — с ума сойти! Вот и не выдержал человек, и меня вовлек… Я, знаешь, большой мастер на такие истории, хоть в телевизор меня вставляй. И дадут мне для начала выговор — чтоб я, значит, вдумался. А потом еще прогуляю — строгача влепят, чтобы задумался. Потом последнее предупреждение, чтобы одумался… Ну, не баловство, а? А вот у них там, рассказывают, хозяин по утрам на проходной становится и каждого работягу лично в харю нюхает. И ежели от кого унюхает, так сразу девице моргает, а девица белый конверт тащит, в котором расчет — до копейки. И так вежливо, культурненько, мол, сенк ю вери матч, мистер Петров, гуляй себе с похмелья, где хошь, а в ваших услугах я лично больше не нуждаюсь. И ша! И жаловаться некому! Так это ж порядок! Это ж дисциплина! Так если бы меня, к примеру, вот так мордой об проходную, так и я бы, конечно, с пивком бы обождал. Понял?.. А так брошу завтра я все эти шмульпы… или шпульмы? Брошу их к чертям собачьим и по третьему кругу на шинный пойду.

Там завкадром, между прочим, баба, так она на меня смотрит — слезы из глаз льются. Я из-за тебя, говорит, Хрипунов, в домохозяйки уйду, ты, говорит, самый первый в городе летучий голландец, тебя где только не знают, кому ты еще не успел досадить? А я эдак шапку в руках верчу, вроде душой извелся, и отвечаю: да какой из меня, Светлан Федоровна, ныне голландец, совсем я, Светлан Федоровна, теперь стал перевоспитанный. А сам про себя думаю: ты только на печать дыхни, только закорючку на приказе поставь, а уж дальше я и без тебя все знаю, И сколько ты меня ни предупреждай, что, мол, чуть что — и быть мне за порогом, да ведь и я не сей миг от мамки. Что раньше меня отсюда увольняли — то уже не считается, а считается все по новой: первый выговор, чтобы я, значит, вдумался, потом строгач — чтобы задумался, потом последнее предупреждение — чтобы одумался. А потом… Потом я и сам на другое корыто перебегу. Хотя бы и на ДОК: давненько не играл я на бильярде в пхнем профилактории. Вот так оно, Петенька, а ты говоришь — пиво, понял? Ну, нехай не Петя, нехай Вася… И не Вася? А как? Ну, шо выламываешься, ты шо, начальник цеха? А может, ты завкадр? Ну и шо, шо тысяча человек меня ждут? Пусть подождут, время терпит. Да что ты руки распускаешь, шуток не понимаешь, да? Ты меня не хватай, я такой же, как ты, работяга! Нет, вы видали психа, пива уже трудящемуся не дает спокойно попить! Я лучше к тебе пересяду, ага, браток? Тебя как зовут, Петя, да? Хошь я тебе, Петро, из бутылки в пиво плесну?.. Ты шо выламываешься, ты шо, начальник цеха? А может, ты завкадр?..

1980 г.

Если пройти мимо кассы, за которой сидит меланхолическая девица в застиранной наколке, мимо пластмассовых столов, на которых стоят блюдца с крупной, как волчья картечь, темносерой солью, мимо лужицы с островками (это еще утром разлили компот из сухофруктов, да все недосуг было подтереть) — тут-то вы и попадете в уютную комнатку с фикусом в углу, с занавесками на окнах, с цветочками на столе. И соль в столовом приборе уже не годится для сурового огнестрельного дела: она нежна, бела, ею не то что волка — ею и воробья не покалечишь.

А я и не подозревал о существовании этой милой комнатки. Приехав на стройку, я, изголодавшись в долгой дороге, тут же отправился в рабочую столовую. Я ел шницель, на девяносто девять процентов состоящий из желтого сала. Впрочем, вряд ли это было настоящее свиное сало. Это был гибкий, упругий и чрезвычайно прочный материал, о создании какового вот уже полвека мечтают шинники и галошники. Без ложной скромности скажу, что у меня сильный, а возможно, даже стальной характер. Поставив перед собою конкретную цель, я иду до самого конца, круша и повергая в прах любые препятствия. Но перед этим шницелем я снимаю шляпу. Пожевав его с полчаса, я прекратил безуспешные попытки, проникнувшись к этому блюду тем особым почтением, которое вызывают у всех нас упорство и гордая непокоренность.

А об уютной комнатке я даже как-то и не подозревал. Я видел дверь, куда посторонним вход воспрещен, слышал доносившееся оттуда негромкое пение и решил про себя, что помещение это чисто служебное, вспомогательное, и что сидят там скорее всего чистильщики и чистильщицы картофеля и моркови, так называемые коренщики и коренщицы — люди труда нелегкого, грязноватого, но тем более почетного и общественно необходимого.

В том же, что труд их здесь чтим, я убеждался, глядя на изредка выходивших в общий зал мужчин, — они были одеты вполне ничего и внешний вид имели удовлетворительный.

На следующий день заодно с управляющим трестом, энергичным и симпатичным человеком, впустили в эту комнатку и меня. Я ел шницель, на девяносто девять процентов состоящий из кулинарной романтики, кухонного вдохновения и божественного вкуса. Такие блюда грешно жевать — да и слово это слишком грубо для обозначения возвышенного процесса поглощения. Такие блюда можно впитывать, как аромат майской сирени.

И тогда я совершил бестактность. Я спросил, не доводился ли данный поросенок прапраправнуком тому мослатому хряку, с которым я имел честь познакомиться накануне. И получил от гостеприимного хозяина исчерпывающий ответ, что и это, мол, не прапраправнук, и то — не прапрапрадедушка. И что, более того, вчерашний сверхпрочный материал и нынешнее кулинарное божество проистекают из одного и того же источника. Грубо говоря, это две ноги одной и той же туши.

«Ах, какие полярные контрасты заложены в разных ногах одного существа!» — невольно восхитился я и тут же совершил еще одну бестактность. Я поинтересовался, зачем вообще в рабочей столовой, где, между нами говоря, не столько едят, сколько питаются, нужна эта уютная комнатка, где, опять же между нами, не столько кушают, сколько вкушают. И получил от гостеприимного хозяина ответ в том смысле, что это очень, очень нужно. Более того — предельно необходимо. Причем не для хозяев, нет. Для меня!