Владимир Надеин - Три карата в одни руки (сборник фельетонов)

— Как — для меня? Но почему — для меня?

— Ну как же! Ведь вы приехали из Москвы.

— А если бы я приехал из Ленинграда?

Управляющий трестом помолчал. Очевидно, он вспоминал в эти мгновения, какой огромный вклад внес город на Неве в развитие отечественной науки и культуры. Потому что, помолчав, сказал:

— И из Ленинграда тоже.

— А если бы я приехал из Пятихаток?

Вероятно, управляющий не слишком высоко ценил вклад Пятихаток в развитие отечественной науки и культуры, поскольку, помолчав, сказал:

— А при чем тут Пятихатки?

И тут я совершил решающую бестактность, испортившую весь обед. Я спросил:

— А при чем тут Москва?

На следующий день в общем зале я ел гордый и непобедимый шницель, посыпая его волчьей картечью. Мысли, бродившие в моей голове, были до предела просты, стандартны и даже в какой-то мере банальны. Они касались той прямой и бесспорной взаимозависимости между уровнем общественного питания на производстве и уровнем производительности труда на том же производстве, той истины, что в здоровом теле здоровый дух, и той народной мудрости, что как полопаешь, так и потопаешь’ И еще осеняли меня воспоминания — тоже, признаюсь, не слишком оригинальные. Вспоминались десятки отличных столовых на заводах и стройках, где общие залы были уютны, как задние комнатки, которых, кстати, там вообще не имелось. Вспоминались шницеля и бифштексы, столь же вкусные в общем зале, как и в задней комнате, каковой, однако, не существовало. Вспоминались директора крупнейших предприятий, уважаемейшие и почтеннейшие хозяйственники, которые угощали меня обедом в общем зале.

А задней комнатки там просто не было. Как будто никогда на эти индустриальные гиганты не приезжали гости ни из Москвы, ни из Ленинграда, а все исключительно из Пятихаток.

Ни врожденный талант, ни благоприобретенные способности для взращивания подхалимов не нужны. Стоит, заняв предварительно любой приметный пост, совершить затем одну ошибку, а именно: искренне, от всей души поверить в свою безошибочность, и угодничество само собою идет в гору, как неполотый бурьян.

Но отличить бурьян от полезного растения можно при помощи простейшего гербария. А вот как уличить в бессовестности хитреца, ловко использующего слабость своего поддающегося лести шефа? Ведь лукавая лесть льется из того же кувшина, что и наивный восторг, — а разве запретишь людям искрение восхищаться?

В общем, поверьте на слово фельетонисту: выискивать подхалима модным ныне опросным методом столь же бесполезно, как искать магнитом березовые щепки. Потому что на вопрос: «А не окружили ли вы себя льстецами и пресмыкателями?» — можно получить лишь один ответ: «Нет!» И это естественно. Если руководитель проницателен и самокритичен, то подхалимам и взяться неоткуда. А коли червь самовлюбленности прогрыз его душу, то и сам он именовать своих ласкателей предпочитает поласковее: чуткий коллега, верный последователь или что-нибудь такое.

В свете вышеизложенного вам, читатель, нетрудно будет понять тот особый интерес, который испытал фельетонист при виде солидного, уже в летах, человека, начавшего свою беседу в редакции с невероятно экзотической просьбы:

— Помогите разоблачить моих подхалимов!

О себе гость отозвался кратко: руководитель совхоза с четырехлетним стажем и предыдущим опытом распорядительной работы. О подхалимах сообщил подробнее. Заместитель по животноводству («мой зам»), оказывается, невежда и лентяй, его давно пора гнать. Главный бухгалтер («мой главбух») — грубиян, а ежели покопаться, то наверняка и на руку нечист. Председатель сельсовета («он у меня недавно председателем», — изящно сказано, не правда ли?) — молодой, да из ранних: очерствел, отгородился от живого дела, за бумажкой человека не видит… Ну, и так далее.

— А с чего вы решили, что они подхалимы?

Гость в возбуждении даже расстегнул пуговку пиджака:

— А чего тут решать? Это сразу видно. Я еще мысли не успею доформулировать, а они хором: правильно! Давно, мол, пора! Чуть кто мне слово поперек скажет, так они на него без команды набрасываются. И так его полосуют, и эдак! То есть приступаешь к заключительному слову, а и сказать уже нечего, все, шельмы, повыхватывали изо рта!

— Простите, как же так «сказать нечего»? Ведь на ваших глазах зажимали рот критику! Вот об этом и сказали бы.

— Интересно у вас получается, — рассмеялся гость. — Выходит, я сам против себя должен выступать? Тем более что товарищи правильно отражали пафос определенных трудовых побед, которые я обрел.

— Какие товарищи?

— Ну, эти самые. Подхалимы.

— Ага. А что такое — обрел?

— Что ж это вы, в газете работаете, а не знаете? — упрекнул собеседник. — Ежели достижения скромные, процентов на сто с хвостиком, тогда говорят: добился. Когда посолиднее, и полтора примерно раза, тогда — достиг. Ну, а про заметные всем победы принято говорить — обрел. Не слыхали?

— Не слыхал. А что именно вы, так сказать, обрели? Какие конкретные победы?

— Сейчас уж всего не упомнишь… Снегозадержание, помнится, досрочно осуществили. Насчет линейки готовности, куда технику выводят, тоже что-то было. В общем, из района не раз удостаивались, однажды даже из области… Только вас, фельетонистов, успехи, наверное, непосредственно не касаются. Я лучше про подхалимов продолжу. Продолжать?

— Сделайте одолжение.

— Должен самокритично признать, что разглядеть их истинное нутро мне удалось не сразу. Все дела, дела… Опять же, ловко они мне голову заморочили добрыми словами. Потом-то я разобрался, что к чему, прозрел. А вначале, поверите, до слез трогали. Нее с пониманием ко мне, с улыбкой. А когда, бывало, и голос на меня поднимут, так и то как-то по-товарищески, не обидно. Главбух мой, помню, на меня даже накричал: почему, мол, премию не берете? Я, говорит, жаловаться буду! Я не посмотрю, что вы директор, у нас каждый труженик обязан выкроить время для получения заслуженной премии. А я в этот период и впрямь вкалывал, как Геркулес… Не слыхали?

— Про то, как вкалывал Геркулес, слыхал… Скажите, а когда и при каких обстоятельствах вы прозрели? Наверное, это будет самое поучительное в вашей истории, которая пока звучит довольно стандартно. Наверное, случилось нечто невероятное?

— Вот именно — невероятное! — с жаром подхватил директор. — То есть вы даже не поверите. Меня… — тут он зачем-то оглянулся по сторонам, хотя в комнате никого больше не было, и добавил шепотом: — Сняли.

Наступила неловкая пауза. Гость искал на моем лице ужас, а я даже недоумения изобразить не смог. Не получалось.

— Тут-то они, голуби, и разоблачились! — воскликнул бывший директор гневно. — Главбух рычит, зам не принимает, а председатель, который прежде от меня ни на шаг, на следующий же день пять соток, лишних, от огорода отрезал. Вот об этом и напишите!