Йозеф Лада - Картинки похождений бравого солдата Швейка

Последующее изложение было прервано громкими криками наверху, где подходил к концу торжественный обед. Слышался голос кадета Биглера: «Солдат еще в мирное время должен знать, что потребуется от него на войне, а в войну не забывать, чему научился на плацу!» Поручик Дуб кричал: «Прошу констатировать, что меня уже в третий раз оскорбляют!» Но офицеры вошли в раж и, перебивая один другого, кричали Дубу: «Видно, без конюшего не пойдет!», «Всполошенный мустанг!», «Мастер вольтижировки!» — Капитан Сагнер заставил его побыстрее опрокинуть стопку водки, и оскорбленный поручик Дуб придвинул свой стул к надпоручику Лукашу, который дружески приветствовал его словами: «Такие-то дела, друг, мы уже все съели».

Печальный образ кадета Биглера остался вроде как незамеченным, хотя кадет строго по уставу доложил о себе всем офицерам, сидевшим за столом. Биглер взял полный стакан, скромно уселся у окна и стал ждать, когда подвернется случай блеснуть своими познаниями из учебников. Поручик Дуб, которому сивуха ударила в голову, ни с того ни с сего принялся рассуждать: «С господином окружным начальником мы всегда говорили: „Патриотизм, верность долгу, жертвенность — вот оно, подлинное оружие на войне!“ Особо напоминаю об этом ныне, когда наши войска в скором времени перейдут границу!»

Крепчайшая водка возносила поручика Дуба в облака и окрыляла его мысли: «Пехоту должна вести вперед идея, идея и еще раз идея. Идея же сия — патриотизм, любовь к императору и радение о благе империи. У наших войск она есть, а потому мы победим! Еще до войны наш окружной начальник говорил: «Господа, коллеги, друзья! Поймите, какое это великое дело — идти в бой с идеей! Только она нужна на войне!» В ожидании бурного одобрения и чувствуя себя при этом, по меньшей мере, принцем Евгением Савойским, лейтенант Дуб вызывающе окинул пьяным взглядом остальных офицеров. Но капитан Сагнер без всякого выражения на лице уткнулся взглядом куда-то в угол.

Поручик Дуб начал снова: «Наибольшую роль в боевом духе солдат играет воспитание, получают же они его в школе и занимаемся этим мы, учителя!» И Дуб залпом опрокинул полную стопку крепчайшей водки, смердящей денатуратом. Капитан Сагнер что-то невнятно пробормотал и вышел из комнаты; несколько офицеров спали, положив головы на стол. А Дуб, уже мертвецки пьяный, не владея языком, продолжал лепетать: «Все для монарха! Все для ребенка! Самое главное — благо империи! Армии слава!» Поручик Дуб, у которого начиналась белая горячка, выкрикнул еще: «Идея, идея, идея!» и шмякнулся под стол.

Вернулся капитан Сагнер. Следом за ним, весь красный от ярости, в залу ворвался повар Юрайда. Щелкнув каблуками и не заметив, что прикладывает руку к «пустой» голове, Юрайда отрапортовал: «Осмелюсь доложить, он ее сожрал! Сожрал и даже шпагата не выплюнул! Господин капитан, осмелюсь доложить, я не виноват, я ее понес в погреб остудить, а он ее сожрал!» — «Кашевар, расскажите связно, что случилось? Чего вы сюда лезете? Тоже мне нашли время для рапорта! Donnerwetter!» — «Так что осмелюсь доложить, господин капитан, вы мне приказали сделать свиную колбасу, и я ее сделал. А денщик Балоун увидел, как я ее несу в погреб, и сожрал; даже не обождал, пока остынет!»

Капитан, уже знавший от Лукаша о болезненной прожорливости его денщика, похлопал спящего надпоручика по плечу: «Послушай, Лукаш, пойди наведи порядок! Твой Балоун сожрал нашу колбасу. А ты еще надеялся полакомиться свиной колбаской с уксусом и лучком!» Едва продрав глаза, Лукаш выругался, прицепил саблю и загрохотал за поваром вниз по лестнице. Во дворе на куче дров сидел Балоун, а над ним с трубкой в зубах стоял Швейк. «Вот видишь, свинья ненасытная, до чего тебя довела необузданная страсть?! Сожрать офицерскую колбасу! Они же тебя расстреляют! Иезус-Мария, а что если она как следует не проварилась и в ней были трихины? Ведь теперь у тебя солитер заведется!»

Обер-лейтенант Лукаш для начала заорал на Швейка: «Заткнитесь, Швейк, черт бы вас побрал! Я вас засажу, своих не узнаете! Балоун, слышишь, свинья, куда ты девал колбасу?! Встань, kruzilaudon, так тебя растак, когда я с тобой разговариваю!» Швейк вынул изо рта трубку: «Так что осмелюсь доложить, он даже встать не может. Он от жратвы окосел совсем. Колбасы ведь было больше двух кило!.. Оно, вообще, у людей много разных слабостей бывает. В Иноницах жила, к примеру, одна портниха…» — «Молчите, Швейк… проклятье… или я вас проткну!» — зашипел обер-лейтенант. «Встань, ты, акула!» — заорал он на Балоуна, но, увидев, что Швейк становится навытяжку и собирается что-то сказать, многозначительно потянул саблю из ножен.

«Осмелюсь доложить, я только хотел сказать, — блаженно улыбнулся Швейк, — что смерть от руки своего господина должна быть особо сладкой и приятной. Я когда-то читал про это рассказ в календаре. Во Франции был один маркиз, а у него был слуга. И вот, когда потом там началась революция и повсюду разносили замки на куски, этот самый маркиз по недосмотру прикончил своего слугу. А теперь, значит, этот камердинер, когда уже испускал дух, а маркиз хотел послать за доктором, ему говорит: «Ни за кем, говорит, ваше сиятельство, не посылайте; я, говорит, с радостью помру». И помер, доподлинно помер. А теперь, осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, можете меня пронзить холодной сталью!» И Швейк расстегнул две пуговицы своего мундира.

«Иезус-Мария, Швейк! Ведь я из-за этих ваших дурацких россказней сам застрелюсь!» — застонал обер-лейтенант Лукаш, хватаясь за голову. Швейк опять застегнул мундир: «Этого не извольте делать, это было бы даже очень глупо. Да и патроны, опять же, на улице не валяются. А насчет холодной стали, господин обер-лейтенант, так это у меня из Пиштекова театра. Там, изволите ли знать, народ во все глаза на сцену глядит и как есть ничего не пропустит. Давали как-то в театре трагедию «Король Вацлав IV и его палач». Король пил вино, а один из господ подсыпал ему в бокал яду. Король уже было хотел вино выпить, поднял бокал, а тут какая-то старушенция с галерки вся перепугалась, кричит: «Молодой человек, молодой человек, не пейте, ради Христа, отравленное оно!»