Йозеф Лада - Картинки похождений бравого солдата Швейка

Однажды вечером русские вздумали обстрелять деревушку и принялись шпарить из тяжелых орудий, заладив огонь на всю ночь. Кухню не подвезли, обозу пришлось вернуться. Два дня ничего не выдавали, в окопах начался голод. Надпоручик Лукаш разрешил съесть неприкосновенный запас, но его уже давно не было в помине. Балоун, разыскивая, чем бы заморить червячка, в отчаянии носился туда и обратно, но нигде ничего не было. Совершенно потеряв голову, он заговорил о том, что наступает конец света и приближается день страшного суда. Великан притулился в уголке блиндажа и молился по маленькой книжонке, которую послала ему жена, заботясь, чтобы у него также была пища духовная.

В ту ночь русские пошли в атаку, но были отбиты. В окопах стоял адский треск выстрелов. Балоун, прикрывая уши ладонями, причитал: «Все. Уже начинается… Уморили нас голодом, а теперь еще и убьют». — «Так оно и полагается, чтоб человек перед смертью как следует попостился, — отвечал на это Швейк. — После смерти попадешь на небесную трапезу, а ведь не потащишься ты туда с набитым брюхом!.. Как, к примеру, в начале войны после битвы у Замостья. Фельдкураты, понимаешь, пошли по полю боя причащать умирающих, а из Замостья с ними пошел один раввин — посмотреть: вдруг там какой-нибудь еврей лежит. Чтобы его тоже утешить!» Ходит он с одним фельдкуратом и смотрит, как тот провожает в последний путь.

Солдатам-католикам фельдкурат говорил: «Возлюбленный сын мой, раны твои тяжелы и жизнь едва теплится в теле твоем. Не страшись! Еще сегодня узришь лик господа и в блаженстве будешь созерцать его вечно. Аминь!» Солдатики прикладывались к епитрахили и отдавали богу душу. Наконец раввин нашел одного раненого еврейского солдата, прочел над ним молитву и говорит: «Мойше, вижу, тебе недолго осталось быть на этом свете. Но не сожалей, ибо для каждого настанет час оставить эту земную лавочку. Еще сегодня будешь ужинать вместе с Авраамом». А этот раненый солдат плюнул и вздохнул: «Видит бог, говорит, лучше бы мне вовсе не жрать!» Балоун, грешник богомерзкий, готовься в последний путь!»

Балоун опустился на колени и стал целовать переплет своей книжки. В этот момент снаружи раздалось: «Командир! Командир!» Надпоручик Лукаш послал Швейка посмотреть, кого это черт несет, и через минуту Швейк привел в укрытие двух солдат с тяжелыми мешками. Балоун живо поспешил на помощь, полагая, что в мешках сухари. Но Швейк вытряхнул из мешка аккуратно сложенные пачки шелковистой бумаги. «Что это такое? — зашипел надпоручик. — Бумага? Солдатам на цигарки? Но табаку-то не выдают!» — «Иезус-Мария! — радостно воскликнул Швейк. — Так ведь это же клозетная! А какая замечательная — белая, розовая и синяя — прямо как небосвод!» У Лукаша надломился голос:

«Доложите господину полковнику, что мы уже трое суток не получали провианта. Доложите, что у нас кончаются боеприпасы, и я не могу дозвониться по телефону — связь прервана. Доложите ему также, что эту клозетную бумагу я раздам солдатам немедля, когда они будут сыты!» — «Лично меня, господин обер-лейтенант, — очень мягко начал Швейк, — нисколечко даже не удивляет, что эта клозетная бумага вывела вас из себя. У меня раз однажды через это дерьмо тоже была ужасная неприятность! Был я тогда в учении у пана Кокошки, торговля аптекарскими товарами, Прага, улица на Перштыне. В обед хозяин всегда сидел сзади в конторке и что-то писал. И вот, стало быть, как-то раз в это время приходит одна дама и просит «Маллатин» для рук. Глянул я в ящик, где он у нас всегда лежал, и говорю: «К сожалению, мадам, нету!» Покупательница ушла.

Пан Кокошка все это слышал. «Так, говорит, Иозифек, отвечать нельзя. Если чего нет, предложи другой товар!» И отвалил мне затрещину. В другой раз в обед опять приходит какая-то дама и просит пять пачек клозетной бумаги. А мы, как назло, в этот день утром распродали последнюю. Вспомнил я про наставления пана шефа и потому говорю: «Клозетной бумаги, милостивая государыня, сей момент не имеется, но шлифовальная и наждачная есть всех номеров!» Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я тогда получил от пана Кокошки столько затрещин, что еще сегодня, как про это вспомню, кумпол трещать начинает!» Лукаш вышел из укрытия. Стрельба понемногу стихала.

На другой день утром из русских окопов в австрийские перебежал большой черный пес. Тщетно русские солдаты звали его обратно: «Казбек! Казбек!» Собака прыгнула в укрытие, где сидел с солдатами Швейк. «Братцы, гляньте, собака! И точь-в-точь, как мой Барик дома! — возликовал один солдат по фамилии Малый, бедный крестьянин из-под Табора. — Барик, на, на, пойди сюда!» Малый зачмокал и пес подбежал, вертя хвостом. А затем и вовсе позволил себя поймать за ошейник и погладить. И Малый, расплываясь от счастья, что нашел в этом пекле что-то знакомое, близкое, тискал собаку и приговаривал: «Вот это пес! Это собачка! А какие у нее глаза красивющие! Нет, братцы, ни у кого на свете не бывает таких красивых глаз, как у животных!»

Батальон не сменили, и нудная жизнь на позициях тянулась день за днем дальше. Грязи, вшей и чесотки прибывало. Даже Лукаш, который с нижними чинами особо близко не соприкасался, не уберегся от серых насекомых. Однажды утром Швейк увидел, как Лукаш лезет подмышку и бросает вшей в траву. «Осмелюсь спросить, господин обер-лейтенант, у вас уже, стало быть, тоже завелись? — вежливо начал Швейк. — Я бы вас помазал ртутной мазью. Вши у вас, господин обер-лейтенант, все равно останутся, но кусаться больше не станут». Лукаш с благодарностью принял это предложение и позволил Швейку подвергнуть себя щекотливой процедуре.

Одев рубаху, надпоручик подошел к своему чемодану и вынул бронзовую медаль. «Держи, Швейк, носи на здоровье! Я тебя представлю задним числом. Медаль за храбрость и за то, что ты не бросил своего офицера в минуту опасности». — «Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, — улыбнулся Швейк, — я пошел в лес за дровами…» Через некоторое время снова открыли стрельбу. Уже было к вечеру, а Швейк все не возвращался. Надпоручик послал Балоуна искать его по землянкам. Прошло немало времени, пока Балоун вернулся обратно. Он появился, объятый ужасом и в слезах, в сопровождении незнакомого солдата. Великан зарыдал: «Помилуй господи… вот уже и Швейк приказал долго жить! В лесу его убило».