Николай Лейкин - Наши за границей

— Вуй, вуй… Ле рюссъ… — отвѣчала Глафира Семеновна.

— Постараемся угодить русскому вкусу. Я знаю привычки русскихъ, — кивнулъ онъ и спросрлъ:- Прикажете приготовить для васъ обѣдъ.

— Вуй, вуй, дине, — кивнулъ Николай Ивановичъ понявъ слово «обѣдъ». — А почемъ у васъ обѣдъ?

— Комбьянъ?

— Кель при ле дине? — пояснила Глафира Семеновна.

— Отъ шести и до двадцати франковъ, мадамъ. Могу вамъ подать шестъ блюдъ. Вы скажите только цѣну и предоставьте мнѣ угодить вашему вкусу. Надѣюсь, что вы останетесь довольны, — старался пояснить французъ внимательно слушавшей его Глафирѣ Семеновнѣ.

Та поняла и перевела слова хозяина мужу, прибавивъ:

— Удивительно странный ресторанъ. Такъ по скольку франковъ мы закажемъ обѣдъ?

— Пусть дѣлаетъ за восемь франковъ. Посмотримъ, что такое онъ подастъ на русскій вкусъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Было выбрано и красное вино.

— Et l'eau de vie russe? Vodka? — спросилъ хозяинъ.

— Какъ, и водка есть? Русская водка? Да неужели? — радостно воскликнулъ Николай Ивановичъ.

Хозяинъ улыбнулся и молча кивнулъ утвердительно.

— Такъ пожалуйста, голубчикъ! Же ву при. Ѣзжу, ѣзжу заграницей и рюмки еще русской не видалъ. Вотъ неожиданность-то! Въ Швейцаріи и вдругъ водка! Мерси, мерси.

Николай Ивановичъ протянулъ даже руку хозяину и крѣпко пожалъ его руку.

Публики въ залѣ было очень немного. На другомъ концѣ стола сидѣли двѣ длиннозубыя англичанки съ пожилымъ англичаниномъ. Они уже кончали завтракъ или обѣдъ и ѣли фруктовый компотъ, усердно запивая его содовой водой и шипя тремя сифонами. Кромѣ англичанъ, сидѣлъ за отдѣльнымъ столикомъ тощій, какъ жердь, офицеръ съ рыжими усами въ струнку, облеченный въ синій мундиръ съ необычайно высокимъ стоячимъ краснымъ воротникомъ. Передъ нимъ стояла рюмка ликера и тарелочка съ грушей, и онъ просматривалъ газету.

— Долго обѣда-то ждать, — сказалъ Николай Ивановичъ женѣ. — Не спросить-ли бумаги и чернилъ, да не написать-ли Скрипкинымъ письмо?.. Напишемъ такъ, что будто-бы среди снѣга и льда на Монбланѣ сидимъ.

— Зачѣмъ-же это? Съ какой стати?

— Да такъ. Пусть ихъ дивятся. Съ Эйфелевой башни писали. А тутъ съ Монблана.

— На Эйфелевой башнѣ мы все-таки были, а на Монбланъ не думаемъ даже и ѣхать.

— Эка важность! Плевать! Докажи, что мы не не на Монбланѣ! Были, да и все тутъ. Знай нашихъ! А ихъ это все-таки позлитъ. «Мы-де только въ Тихвинъ на богомолье могли съѣздить, а Ивановы вонъ и на Эйфелеву башню, и на Монбланъ забрались». Я напишу.

— Какъ хочешь. Пожалуй, напиши, — улыбнулась Глафира Семеновна.

Была спрошена бумага, конвертъ и перо съ чернилами, и Николай Ивановичъ принялся писать.

— Вотъ и готово. Всего десять, пятнадцать строкъ; съ нашей стороны это какъ будто любезность, а между тѣмъ это письмечишко до того разозлитъ Скрипкипыхъ, что они даже поругаются другъ съ другомъ отъ зависти. Вѣдь Скрипкинъ-то обѣщалъ жену свозить заграницу, а свозилъ только въ Тихвинъ, — сказалъ Николай Ивановичъ женѣ и прочелъ письмо:

«Вотъ мы и въ Швейцаріи, любезные Анисимъ Сергѣевичъ и Марья Ивановна. Пріѣхали въ Женеву и тотчасъ-же полѣзли на снѣговыя и ледяныя горы. Теперь сидимъ на самой главной горѣ, на Монбланѣ, и пьемъ пуншъ, откуда привѣтствуемъ васъ. Холодина страшная, 15 градусовъ мороза, такъ что я и Глафиру Семеновну принудилъ даже выпить стаканъ пуншу, чтобы согрѣться».

— Зачѣмъ-же ты про меня-то? Ужъ ври про себя… — перебила его Глафира Семеновна.

— Брось. «Чтобы согрѣться. Снѣгу, я думаю, тутъ аршинъ на пять глубины, и никогда онъ не таетъ. Высота такая, что съ горы внизъ рѣшительно ничего не видно. Ужасная игра природы. Очень жалѣемъ, что нѣтъ васъ съ нами. До скораго свиданія».

Письмо было заклеено въ конвертъ и отправлено съ слугой въ почтовый ящикъ.

— Обозлятся, страсть, обозлятся, что это не они на Монбланѣ сидятъ, а мы, — прибавилъ Николай Ивановичъ, улыбаясь.

Подали водку и къ ней закуску — сардины, селедку, колбасу, какую-то сушеную рыбку, баночку съ страсбургскимъ пирогомъ. Водка была русская въ маленькой пузатенькой бутылочкѣ съ русскимъ ярлыкомъ завода Смирнова въ Москвѣ.

— Батюшки! Да это совсѣмъ по-русски! Съ хорошей закуской… — умилялся Николай Ивановичъ. — Даже и водка московская. Ужъ какъ хочешь, Глаша, а и ты должна рюмочку водки выпить.

— Ну, вотъ, съ какой это стати, если я ее никогда не пью! — отвѣчала Глафира Семеновна.

— Чтобы заграницей честь русской водкѣ отдать. Какая-же иначе ты послѣ этого патріотка будешь!

— Нѣтъ, нѣтъ. Пей ужъ ты одинъ.

— Да я-то ужъ, конечно, выпью. Наша родная, русская, православная, — говорилъ Николай Ивановичъ, улыбаясь на бутылку, даже погладилъ рукой бутылку, налилъ изъ нея себѣ водки въ рюмку и выпилъ съ полнѣйшимъ умиленіемъ.

Обѣдъ, поданный супругамъ хозяиномъ гостинницы по вкусу русскихъ, какъ онъ выражался, состоялъ изъ раковаго супа съ гренками, рыбы тюрьбо, миніатюрныхъ бифштексовъ, цвѣтной капусты, жареной пулярды, мороженаго и фруктовъ съ кускомъ сыра. Швейцарецъ не ошибся; очевидно, онъ уже много разъ имѣлъ дѣло съ русскими путешественниками. Разборчивая Глафира Семеновна все ѣла, кромѣ рыбы тюрьбо, сказавъ: «Богъ знаетъ, какая это рыба», а про остальной обѣдъ отозвалась съ похвалою.

Николай Ивановичъ, выпивъ четыре рюмки русской водки, находился въ веселомъ расположеній духа, не дулась и Глафира Семеновна; оба были веселы, но вдругъ въ концѣ обѣда появился въ залѣ комми-вояжеръ. На сей разъ онъ быль какъ-то особенно вылощенъ, блисталъ свѣжими темно-желтыми перчатками съ черными швами и имѣлъ живую розу въ петлицѣ. При входѣ его Николая Ивановича какъ-бы облило холодной водой. Онъ даже рѣчь свою оборвалъ, разсказывая что-то Глафирѣ Семеновнѣ и, нахмурившись пробормоталъ:

— Опять этотъ чортъ лѣзетъ! Пожалуйста, Глаша ни слова съ нимъ не разговаривай.

Комми-вояжеръ, завидя супруговъ, любезно съ ними раскланялся и, подойдя къ ихъ столу, помѣстился какъ разъ противъ нихъ, сказавъ: «Bon appétit».

— Чтобы тебѣ рыбьей костью подавиться, анаѳема лакированная! — отвѣчалъ Николай Ивановичъ по-русски и отвернулся отъ него.

— Ну, зачѣмъ это? Зачѣмъ? — остановила мужа Глафира Семеновна.

— А затѣмъ, что онъ пахалъ и мерзавецъ!

— Чѣмъ-же мерзавецъ? Вѣдь онъ ничего худого, намъ не дѣлаетъ.

— Еще-бы онъ смѣлъ что-нибудь худое сдѣлать! Тогда-бы я ему такую выволочку…

Комми-вояжеръ слушалъ и не понималъ разговора, но онъ все-таки видѣлъ, что супруги разговариваютъ другъ съ другомъ неласково, хотя Глафира Семеновна и старалась улыбаться.

— Доѣдай скорѣй свое мороженое! Что, словно нарочно, жуешь не жуешь! Фрукты захватимъ съ собой и по дорогѣ съѣдимъ, — грозно торопилъ жену! Николай Ивановичъ и крикнулъ слугѣ: — Счетъ. Комбьянъ пене?