Пелам Вудхаус - Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг

Сказано — сделано, и вскоре он уже обменивался взглядами с гориллой сквозь прутья решетки.

Увы, надежда на то, что от близости до пренебрежения — один шаг, угасла, едва они посмотрели в глаза друг другу. Эти изготовленные к скрежету зубы, эта жуткая мохнатость вызвали у него все прежние борения духа. Пошатываясь, он отступил на шаг и в смутном намерении взять себя в руки извлек банан из бумажного пакета, каковой прихватил в столовой для поддержания сил на протяжении очень долгой второй половины дня. И в тот же миг ему вспомнилось изречение, которое он слышал в нежном детстве: «ГОРИЛЛА НИЧЕГО НЕ ЗАБЫВАЕТ». Иными словами, как ты горилле, так и горилла тебе.

Сердце взыграло у него в груди. С дружеской улыбкой он просунул банан сквозь прутья и возликовал, когда дар этот был охотно принят. Один за другим он просунул туда же и остальные бананы. Бананы — наилучшее средство от горилл, пришел он к радостному выводу. Продолжая угощать животное, невзирая на расходы, он настолько вотрется к нему в доверие, что процесс бракосочетания у него в клетке станет и безопасным, и приятным. Только когда обитатель клетки доел последний плод, он в мучительном отчаянии сообразил, что перепутал факты, и его план, построенный на неверной предпосылке, рассыпался как карточный домик, полностью и безвозвратно.

Ничего не забывает слон, а вовсе не горилла! Теперь он припомнил все. И уже не сомневался, что гориллы в связи с мнемоникой вообще никогда не упоминались. И как знать, быть может, эти твари славны как раз своим беспамятством. Иными словами, если он наденет брюки в полосочку и цилиндр и войдет в клетку этого животного под руку с Розали и под звуки Свадебного марша, исполняемого оркестром студии, воспоминания о съеденных бананах к тому времени, вероятно, полностью улетучатся из тупой горилльей башки, и она не подумает узнать своего благодетеля.

Угрюмо комкая пакет, Монтроз отвернулся. Это был конец.

У меня чувствительное сердце (продолжал мистер Муллинер), и мне тягостно задерживаться на зрелище человека, стонущего под железной пятой Рока. Подобное болезненное смакование, мне кажется, лучше оставить русским. А потому я избавлю вас от подробного рассмотрения эмоций моего дальнего родственника Монтроза, терзавших его на протяжении этого нескончаемого дня. Достаточно сказать, что за несколько минут до пяти часов он превратился в беспомощную жабу под бороной, сочувственно упомянутую поэтом Киплингом. В надвигающихся сумерках он бесцельно бродил по территории студии. И ему мнилось, что смыкающаяся вечерняя тьма напоминает зловещие тучи, сгустившиеся над его головой.

От этих размышлений его отвлекло столкновение с каким-то твердым телом, и, очнувшись, он обнаружил, что попытался пройти сквозь своего старинного друга Джорджа Пибуса из отдела по связи с прессой. Джордж стоял рядом со своим авто, видимо готовясь отбыть восвояси.

Еще одним доказательством незлобивости Монтроза Муллинера является тот факт, что он не стал укорять Джорджа Пибуса за лепту, которую тот внес в омрачение его будущего. А всего лишь вытаращил глаза и сказал:

— Наше вам! Уезжаешь?

Джордж Пибус залез в авто и завел мотор.

— Да, — сказал он. — И я объясню тебе почему. Ты знаешь эту гориллу?

С дрожью, которую ему не удалось скрыть, Монтроз сказал, что знает эту гориллу.

— Ну, так я тебе кое-что сообщу, — сказал Джордж Пибус. — Ее агент жалуется, что всю рекламу мы сосредоточиваем на Луэлле Бенстед и Эдмунде Уигеме. Ну и босс дал сигнал пошевелить мозгами, да побыстрее. Я объяснил ему, что ты и Розали Бимиш планировали сочетаться браком в ее клетке, но я видел Розали, и она сказала, что ты пошел на попятный. Вот уж не ожидал от тебя, Монтроз!

Монтроз попытался изобразить полную меру гордого достоинства, ни капли которого не ощущал в действительности.

— У человека есть принципы. Человек брезгует потакать патологическим вкусам падкой до сенсаций…

— Ну, да не важно, — перебил Джордж Пибус, — потому что меня осенила идея получше. Пальчики оближешь. Точно в пять вечера по местному времени эта горилла будет выпущена из клетки и примется угрожать сотням и сотням ничего не подозревающих людей. Уж если это не обеспечит ей места на первых страницах…

Монтроз пришел в ужас.

— Но как же так?! — ахнул он. — Стоит этой жуткой зверюге вырваться из клетки, и она пойдет рвать на куски всех, кто угодит к ней в лапы.

Джордж Пибус поспешил успокоить его:

— Никого стоящего. Звезды предупреждены и покинули студию. И режиссеры. И администрация — все, кроме мистера Шнелленхамера, который завершает какие-то дела у себя в кабинете. Естественно, там он в полной безопасности. В кабинет мистера Шнелленхамера можно попасть, только предварительно просидев четыре часа в приемной. Ну, мне пора, — закончил Джордж Пибус. — Мне еще надо переодеться и успеть на обед в Малибу.

С этими словами он нажал на педаль газа и мгновенно исчез в сумерках.

А несколько секунд спустя приросший к месту Монтроз услышал поднявшийся вдалеке невообразимый шум и, взглянув на часы, обнаружил, что стрелки показывают точно пять.

Место, к которому прирос Монтроз, находилось в той отдаленной части студии, где под открытым небом построены постоянные декорации с тем расчетом, чтобы режиссер, которому, например, предстоит снять эпизод на лондонской улице, мог бы, не тратя ни секунды, избрать фоном алжирские задворки, средневековый замок или парижский бульвар. Пусть они не совсем подходят для его замысла, зато он чувствует, как охотно студия идет ему навстречу.

Повсюду, куда хватал глаз Монтроза, под вечерним небом располагались испанские патио, крытые соломой хижины, трущобные дома, французские бистро, восточные базары, зулусские краали, а также обиталища распутных завсегдатаев нью-йоркских клубов. То, что убежищем Монтроз избрал одно из трущобных зданий, объяснялось близостью этого здания и его внушительной высотой.

Как все декорации под открытым небом, с фасада здание выглядело точь-в-точь как настоящее, а за фасадом располагались зигзаги лестниц и площадок. Монтроз взлетел вверх по лестнице, достигнул самой верхней площадки, остановился и сел. Мысли у него все еще мешались, но это не воспрепятствовало ему смутно похвалить себя за быстроту и находчивость. Он чувствовал, что достойно встретил опаснейший кризис. Каков рекорд по взбеганию вверх по лестнице при наличии гориллы в окрестностях таковой, он не знал, но был бы крайне удивлен, если бы ему сообщили, что он его не побил.

Невообразимый шум, оказавший на него такое стимулирующее действие, теперь стал еще невообразимей и, как это ни странно, словно бы сосредоточился в одной точке. Он выглянул в окно своего трущобного здания и с изумлением обнаружил прямо внизу густую толпу. Особенно же эта толпа озадачила его тем, что не двигалась с места и смотрела вверх.