Ирадж Пезешк-зод - Дядюшка Наполеон

Поездки к святыне Шах Абдоль-Азим, паровозные гудки, путешествия к гробнице святого Давуда… Воспоминаниями о днях, проведенных с Лейли, можно было бы заполнить всю мою жизнь. Но тогда Лейли была для меня всего лишь дочерью дядюшки, а воспоминаний о встречах с Лейли-возлюбленной не хватило бы и на час. Почти в тот же миг, как я влюбился в Лейли, начались бесконечные беды. Черт бы побрал подозрительный звук, прервавший рассказ дядюшки о его боевых подвигах!.. Черт бы побрал вора, забравшегося в дядюшкин дом!.. Черт бы побрал дядюшкин, патриотизм!.. Черт бы побрал полковника Ляхова, упомянутого отцом!.. И, в довершение всего, черт бы побрал идиотское покушение Азиз ос-Салтане!.. Получилось так, словно в нашу чистую детскую любовь вторглись самые разные люди и события. Даже мясник Ширали, и тот оказался причастным. И теперь, когда я мечтал о Лейли, мои мысли невольно обращались к покушению Азиз ос-Салтане на «уважаемый фрагмент» Дустали-хана, а затем и к Ширали. Самое большое несчастье заключалось в том, что я не мог больше видеться с Лейли и был вынужден довольствоваться лишь мыслями о ней, а стоило мне начать о ней думать, как рано или поздно я вспоминал о мяснике.

Я проснулся от громкого стука в дверь. Кто-то звал отца. Я прислушался.

— Простите, ради бога, что побеспокоил в неурочный час… Я просто хотел выяснить, мираб выполнил ваше распоряжение или нет?

— Огромное вам спасибо, господин Разави! С вами не пропадешь… И питьевой водой впрок запаслись, и водой для поливки сада, и бассейн наполнили.

— Это нелегко было устроить. Для того, чтобы пустить воду на ваш участок на сутки раньше очереди, мираб должен был лишить очереди кого-то другого из квартала, а это — дело хлопотное. Но ваше слово для нас закон.

— Премного благодарен, господин Разави. Будьте спокойны, до конца недели вопрос о вашем переводе будет решен. Сегодня же вечером я поговорю с господином инженером.

Как только Разави ушел, мы вскочили с постелей. Бассейн посреди двора был полон до краев. Отец, с удовольствием поглядывая на чистую воду, расхаживал по двору. Мы, вытаращив глаза от изумления, ждали, когда он что-нибудь скажет. Наконец с довольной усмешкой отец заговорил:

— «И поразила стрела глаз закованного в кольчугу Шемра [13] Шемр — ставшее символом жестокости имя арабского полководца, по преданию, убившего в Кербеле внуков пророка, праведных имамов Хасана и Хосейна. , и стала пустыня Кербёлы изобильна водою. И только земля за пустыней осталась безводной…» Придется господину полковнику брать у нас воду взаймы по бурдюку.

Я так и обмер. Водой мы теперь были обеспечены, но я знал, что дядюшка Наполеон жестоко отплатит отцу за это свое поражение. Я с беспокойством кинул взгляд на другую половину сада. Там пока все спали.

После прошедшего в полном молчании завтрака я выскользнул в сад и, прячась за деревьями, подобрался к дядюшкиному дому. Вдруг с выходившего в сад балкона, где в летнее время дядюшка ночевал, раздался какой-то шум. Я тотчас юркнул за дерево.

Голос дядюшки прерывался от злости, слова с трудом слетали с губ. Я взобрался на пригорок, откуда был хорошо виден весь балкон. Дядюшка стоял в ночной рубахе, на шее у него висел полевой бинокль. Рассматривая в бинокль наш бассейн, дядюшка поносил Маш-Касема:

— Болван! Предатель!.. Пока ты дрых, ему воду пустили… Маршал Груши предал Наполеона в битве при Ватерлоо… И ты — не лучше: предал меня в разгар войны с этим дьяволом!

Стоявший у него за спиной Маш-Касем виновато понурил голову и умоляюще заскулил:

— Ага, бог свидетель, нет тут моей вины. Чего мне врать?! До могилы-то…

— Если бы в тот день во время Казерунской битвы я знал, что ты когда-нибудь предашь меня, как предал своего командира маршал Груши, не стал бы, рискуя собственной жизнью, спасать тебя от неминуемой смерти, бросил бы тебя там лежать, не тащил бы на спине!

— Да чтоб мне на месте провалиться! Не виноватый я! Зачем мне врать, ей-богу! А этот ваш господин Груша — откуда я знаю, что он был за человек? Что до меня, так я вам по гроб жизни благодарен. Пусть еще хоть сто раз придется в бой идти, все равно буду вам служить до последней капли крови… А тут они меня провели, это точно! Вчера в наш квартал вообще не должны были воду пускать… Наверняка мирабу в карман кой-чего положили… Наша-то очередь только сегодня вечером. Я спал, а они пришли и запруду раскидали…

Дядюшка еще несколько минут костерил Маш-Касема. Как он только его не обзывал! И предателем, и шпионом, и продажной шкурой, и английским наемником… Потом дядюшка повернулся и ушел с балкона в дом. Маш-Касем поплелся следом, хныкая и умоляя простить его. Хотя я знал, что дядюшка направился разрабатывать план страшной мести моему отцу, мне в первую очередь было жалко Маш-Касема. Вернувшись домой, я застал нашу служанку за разделкой копченой рыбы. Я подумал, что отец, кажется, и в самом деле намерен позвать вечером Ширали.

В нижней комнате мать разговаривала с отцом.

— Хочешь угощать Ширали зеленым пловом, угощай! Только, памятью твоего покойного отца заклинаю, не заводи ты с ним разговор об этой истории… Ширали — бандит, сумасшедший! Зарежет он кого-нибудь, а ты потом виноват будешь… Ты Азиз ос-Салтане рассказал — и угомонись. Она одна семерых таких, как бедняга Дустали, со свету сживет…

— Я ничего Азиз ос-Салтане не говорил. Но если бы знал, непременно сказал бы. Зачем же скрывать от мира великие дела благородного семейства? У вас же в семье все — избранные, все — аристократы. То-то теперь этот цвет иранской аристократии от стыда в глаза людям не смотрит! Помилуйте, как можно! Человек из знатного рода спутался с бабой из низкого сословия! Да такого за то, что запятнал честь аристократа, надо стереть с лица земли!

— Ненаглядный ты мой, свет очей моих, себя-то хоть пожалей. Ведь если ты хоть слово бандиту этому скажешь, он тебя же первого своим секачом изрубит!

— Во-первых, ты еще не знаешь, о чем я собираюсь поговорить с Ширали, во-вторых, если я захочу открыть ему правду, для этого у меня есть и другие возможности, в-третьих, я не дитя малое и сам соображаю, что делаю… и, в-четвертых, мне надоело все тебе объяснять!

И не обращая внимания на мать, отец куда-то ушел.

А я отправился дописывать любовное послание Лейли.

Я уже потратил на это произведение, наверное, часов двадцать, но качество меня по-прежнему не удовлетворяло и отослать его я не решался.

Около полудня мое внимание привлек шум, доносившийся со стороны дядюшкиного дома.

Выйдя в сад, я узнал, что произошло еще одно совершенно непредвиденное событие. Среди ночи пропал без вести Дустали-хан. С вечера ему выделили в дядюшкином доме комнату, и он улегся там спать. Утром, когда пришли звать его на завтрак, обнаружили, что он бесследно исчез. По распоряжению дядюшки домочадцы обзвонили и обошли всех родственников, но Дустали-хан так и не нашелся.