Виктор Шендерович - Изюм из булки. Том 1

Ждали долго.

Наконец гуляки объявились у самолета — как говорится, теплые и в отличном настроении. Разницу в настроениях заметили все, но промолчали.

Вопрос задал сам Кох:

— А что вы такие грустные?

Дело было в т. наз. «доме приемов ЛогоВАЗа», в гнезде Березовского.

Лысоватый бонапарт и группа его вороватых маршалов стояли над картой будущего сражения — схемой отъема некой крупной собственности. Изучали направления ударов, делали последнюю проверку своему плану: тут входим, тут выводим, тут банкротим…

И вот некто, в ком, по Бабелю, еще квартировала совесть, вдруг заметил, указав пальцев в какой-то узел на схеме: мол, с этим парнем выходит нехорошо. Вот тут мы его берем, а тут кидаем…

По свидетельству очевидца, от внезапного перевода сюжета в этическую плоскость с Березовским случилась истерика; от стресса бонапарта «девяностых» заклинило на слове «нехорошо».

— Что значит нехорошо! — кричал он. — Где нехорошо? Что нехорошо? Тут входим? Входим! Тут выводим? Выводим! Что нехорошо? Где нехорошо? Вот что́ значит: нехорошо? А?

Минуты две, говорят, кричал.

Потом успокоился, и все снова стало хорошо.

Любой телефонный разговор Березовский заканчивал словом «целую». На автомате, вместо «до свидания».

Автоматизм — вещь непреодолимая, и однажды, насмерть с кем-то разругавшись, Борис Абрамович, крикнул в трубку перед тем, как ее бросить:

— Пошел на хуй! Целую.

9 мая 1998 года в Курске ждали президента Ельцина. Самолет подрулил к ковровой дорожке, почетный караул застыл у трапа…

Ельцина все не было и не было.

Наконец дверь открылась, и на трапе появился Березовский. Поддуваемый ветром, он стремительно сбежал на курскую землю и чертом прошелся вдоль офигевшего караула, как бы принимая парад. Засунув по привычке одну руку в карман!

Статус исполнительного секретаря СНГ не сильно смягчил визуальный эффект этой картины.

…иногда о том, чтобы Ельцина не обнаружилось на трапе, можно было только мечтать.

Говорят, в одном славном российском городе, сойдя навстречу хлеб-соли и руководителям области, он первым делом завернул за трап и, расстегнувшись, неторопливо поссал на колесо. И только после этого приступил к руководству на местах.

Тусовка — опасная вещь! Вот машет тебе рукой человек, лицо которого ты знаешь не первое десятилетие, — но кто это? как зовут?..

Однажды вхожу в московский клуб «Маяк» — и вижу за соседним столиком замечательного артиста Максима Суханова (ну, Суханова-то ни с кем не перепутаешь). Он приглашает подсесть, и я приземляюсь за его столик.

А рядом с Максом сидит симпатичная молодая женщина. Где-то я ее раньше видел, — но кого я тут раньше не видел, в «Маяке»?

Знакомимся:

— Лена.

— Виктор.

— Я знаю, — как-то загадочно говорит она. Но я загадочности тона не оценил: еще бы ей меня не знать, всенародную телезвезду!

— Очень приятно, — говорю.

Уходя за свой столик, приглашаю девушку прийти на мой концерт. Гляжу: как-то она странно на меня смотрит. Напряженно-испытующе. Как бы пытаясь понять: что я имею в виду? А что я имею в виду? Ну распустить павлиний хвост, разумеется! — не более того.

А она смотрит и смотрит.

Черт возьми, что я не так сказал?

Тут мой взгляд падает на обручальное кольцо у нее на пальце.

— С мужем приходите, разумеется! — говорю.

Мне казалось, что широта этого жеста должна снять напряжение, но напряжение только усилилось, и обескураженный, с разломанными мозгами, я побрел прочь. В этой коллизии был какой-то тайный узелок…

При следующей встрече с Сухановым я первым делом спросил:

— Макс! А кто была эта девушка?

И Максим ответил не без ехидства:

— Лена Березовская.

Только тут до меня дошла вся глубина моей последней реплики: «с мужем приходите»…

Дело было в девяносто девятом году; всесильный муж Лены, Борис Абрамович, «мочил» НТВ, где я работал, со всех стволов, и НТВ отвечало ему взаимностью.

Как говорилось в классическом кино: «А кто у нас муж?»

Флотский офицер В. подстерег меня за кулисами после концерта и попросил о протекции: он обнаружил в себе призвание фотографа и хочет посвятить этому остаток жизни.

Офицер мечтал о выставке в Москве — и с готовностью выложил передо мною образцы своего творчества. Это были нащелканные на «кодаке» фотки с изображением девиц в довольно нестроевых позах. Демонстрация сопровождалась офицерскими комментариями, больше напоминавшими солдатские.

Офицер был сумасшедший, о чем я мог бы догадаться с самого начала.

Я сказал: большое спасибо — и вернул фотографии, и только тут увидел главное: альбомом для этой любительского порно служило детское издание Жития Христова!

Писатель со вкусом этой деталью бы и ограничился, но жизнь не знает ни вкуса, ни меры. На прощанье офицер дал мне свою визитную карточку, на которой значилось: член Дворянского собрания города NN.

Посреди строительства капитализма на московской гостинице «Молодежная» сияла реклама дискотеки «Молодая гвардия».

Как должны звать диджея? Олег Кошевой?

Один монументалист подрядился сваять посреди уездного города N. «Родину-мать» — и уже в процессе ваяния пришел к выводу, что продешевил с гонораром. Договор с администрацией, однако ж, был давно подписан…

Поезд ушел? Как бы ни так!

Скульптор предложил администрации подписать приложение к договору, предусматривавшее прибавку в 20 % — за портретное сходство.

Что и было сделано.

Дело было в Хорватии, в конце лета.

Разморенный Адриатикой, я лежал у себя в номере и лениво щелкал пультом в поисках футбола. Футбола не было, и почти ничего не было в том телевизоре, кроме какого-то хорватского канала. И вот вижу я в тамошних новостях странную картину: какая-то явно отечественная толпа (наши лица и одежки узнаешь сразу) ломится в какие-то двери, а на дверях висят странные цифры: «12–40» и «14–10»…

Что такое, думаю? Что за «12–40, 14–10»? Расписание поездов? Опять проблемы на железной дороге? Но почему такой ажиотаж — до первого сентября, вроде, еще две недели…

Ладно, думаю. Вернусь, узнаю.

Вернулся — узнал: это был дефолт! А «12–40» и «14–10» — курс доллара.

Фантазия слабовата — никак не угонится за реальностью…

Доллар летал уже между двадцатью и тридцатью, наличности в стране не было, наверху искали крайних…

Костистый мужчина, подвозивший меня на своих «Жигулях», крыл последними матюгами все ветви власти. Я молчал, наслаждаясь развернутыми оценками персоналий.