Юрий Абросимов - Пожитки. Роман-дневник

Случайно зашел в школу, посмотреть. И посмотрел. Со времени моего выпуска на волю, почти двадцать лет назад, изменилось многое. Понастроили дополнительных стен, классов стало больше. Задний двор подвергли запустению – там теперь кучи строительного песка, мусор, грязь. Щели между плитами, которыми выложены дорожки под навесом у входа, превратились в рассадники высохшего чертополоха и бурьяна. Но по-прежнему тускло поблескивают сделанные под золото поручни в центральной рекреации, мрамор пола не растрескался, в воздухе стоит традиционный гул, а на живописном стенном панно размером с двухэтажный дом у коленопреклоненной девочки сквозь газовую ткань просвечивают молодые груди. Живописец нарисовал девочку ровно тридцать лет назад. Она вечно красива. Ну а я… Почему-то в последнее время мой внешний вид тоже оценивают крайне положительно. Особенно в те дни, когда я забываю принять душ и мучаюсь похмельем двойной концентрации.

Войти в школу оказалось сложнее, чем я думал. На пороге за специальным столиком сидел наряженный милиционером пенсионер-охранник. В момент моего появления он как раз получал инструкции от своего непосредственного руководителя. Насколько удавалось понять по разговору, руководителя поставили руководить тогда же, когда охранника посадили охранять. То есть сегодня. А разговаривали они так:

– Смену сдавать будешь, заполнишь вот эту графу.

– Которую?

– Вот… Нет. Не эту. Сейчас… Вот эту!

– А эта зачем?

– Какая?

– Вот эта.

– А-а… Ее ты пока не трогай.

– Ой! А я записал уже!

– Ладно. Записал и записал. Ты потом бумажку сверху наклей, а я распишусь, что исправленному верить.

– Значит, я это… а! а! понял! Мне, значит, сменщику потом сказать…

– Какому сменщику?

– Меняет меня который.

– Никакого сменщика! Я тебе говорю: напарник когда придет менять, в шесть часов, здесь распишешься. И про инвентарный лист не забудь. Значок ему оставишь.

– Понял, понял…

– Тут вот расписание есть, смотри. Отдельно на будни и на выходные.

– Зачем?

– Ну… я не знаю. Договоритесь с ним. Может, ему так удобно будет – ночь через три. Или через две, как сами решите. Он еще куда-нибудь устроится.

– Так точно! Это – да! Конечно. Устроится.

– Всех записывай. Документы или что. Фамилию, имя, отчество, к кому идет, с кем. Время не забудь.

– Про время я знаю. Вы мне тогда еще про время…

– Да, кстати. У тебя на задних воротах замков нету. Там трое ворот, и все открыты.

– Ага! Открыты! Трое!

– А почему?

– Так… это. Как его?.. Нет же этих. Как их?.. Денег!

– Да?

– Да-а! Мне с прошлого раза бывший-то… как его?.. который уволился. Говорил, что наверх сообщал. А они-то что ж. Нету, говорят, денег. Вот и открытые, значит, вокруг. Ворота.

– Ну ладно… Пусть так пока.

– Я-то что. Я дело знаю.

– Ну, все, все. Сторожи. Водички задумаешь попить, предупреди ключницу.

– А-а… А, ключницу. Ключницу, да. Это я помню.

Так продолжалось минут двадцать. После того как руководитель удалился на заслуженный отдых, две уборщицы, прилежно натиравшие рядом линолеум, оживились. Одна подлетела со шваброй к пенсионеру и шепотом, больше похожим на истошный вопль, провозгласила:

– А по мне оно, стало быть, так следует!! Начальников столько теперь стало, что раньше один был, а теперь одни сплошные начальники! И уж не знают, куда еще деть! Правильно я говорю?

Ее служебная подруга с готовностью кивнула.

– Они тут ходят – командуют. А мы – убирай! А нам бы лучше вот эти их деньги, когда им там суют незнамо за что, их нам бы лучше, уборщицам, которые тут вот, здесь, убирают каждый день, нам бы их эти деньги от начальников, вместо того чтоб их по карманам там распихали, вот эти прямо деньги по уборщицам-то да и распределить! Поровну!

– Си-ди-и! – махнула подруга на нее рукой – в гневе оттого, что не ей первой пришла в голову такая светлая мысль.

Куцый пенсионер смотрел на перевозбудившихся оторв выцветшими маслинами глаз. Его седенькие усы запали в уголки рта. Представить себе, что этот охранник сможет при захвате школы террористами ощетиниться пятью рядами акульих зубов и, вооружившись до них, открыть бронебойный огонь на поражение, мне лично не удавалось.

Пошел оттуда к родителям. Дядя Коля, мучимый бесами намечающейся весны, отказывается находиться дома. Он поминутно выходит курить и курит, тоскливо глядя за калитку. То и дело, открыв ее, присаживается рядом на завалинку. Долго сидеть без дела ему трудно; он вскакивает и пытается ковыряться в снегу, несколько тонн которого надежно укрывают огород. Потом заходит в дом глотнуть начинающего плесневеть кофею, но тут же выскакивает обратно, на улицу, чтобы проверить – не осталось ли в сарае каких-нибудь закончившихся три недели назад дров. Временно убедившись в их отсутствии, принимается искать случайные деревяшки, подпиливает сучья у деревьев. Регулярно – примерно раз в час – он достает из специального ящичка все семена, накупленные за зиму и приготовленные для посадки весной, перебирает их, складывает, раскладывает.

– Тебе еще не надоело?! – кричит maman. – Что ты их хватаешь без конца?! Положи и не трогай! Нечего хватать! Успеется!

– Я не хватаю… – мычит дядя Коля, изучая разноцветные пакетики круглыми глазами. – Я думаю…

И, словно бы в подтверждение своих слов, он подходит с пакетиками к окну, чтобы долгим оценивающим взглядом окинуть, как выражается maman, «свои гектары» размером в четыре сотки, а в голове его между тем десятками роятся проекты обустройства и благоустройства, посадок и рассадок, опаливания и пропалывания – все, все, чем так знаменит любой крепкий хозяйственник, нормальный русский мужик, привязанный к земле пуповиной от роду.

– Снег когда сойдет, надо бы к деду на могилу сходить, порядок навести…

Maman произносит это вслух с отсутствующим взглядом. С наведением порядка в нашей семье всегда было не очень. Мы, люди грешные, ходим на кладбище, только когда «там небось уже стыдобища». Все лень проклятая…

В прошлый раз, летом, по пришествии на погост, взору нашему предстало традиционное запустение. Плюс ко всему откуда-то появилась крапива. С тонкими шерстяными перчатками управиться с ней без ущерба для моих, например, холеных ручек не представлялось возможным.

– Подожди-ка… – внезапно насторожилась maman. – Ви-ить! Ви-тя-а! – позвала она кого-то. – Вить, можно тебя на минутку? Мы здесь. Подойди, пожалуйста.

Я увидел, как, выступая между могил, к нам приближается простенький мужичок лет пятидесяти с двумя штыковыми лопатами. Бесхитростную одежду его кое-где выпачкал строительный раствор.

– Вить, здравствуй! – поздоровалась с мужичком maman. – Это вот сын мой. А Виктор работает здесь, при храме.