Михаил Крюков - Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет.

Декабрь сорок второго: их батальон штурмует безымянную высотку, у которой и названия-то нет, а только порядковый номер «высота номер такая-то». В бинокль Он наблюдает, как кинжальный пулемётный огонь с высотки вначале выкашивает первую роту, потом таким же образом укладывает вторую. Его вызывают к комбату. Он уже знает, зачем и что ему сейчас прикажут; впрочем, должно быть, Ему было все равно, своё решение Он уже принял. Комбат поставил задачу старшему лейтенанту взять высоту такую-то.

– Товарищ капитан, считаю необходимым провести артподготовку, иначе и людей положим, и высоту не возьмём.

– Товарищ старший лейтенант, приказываю взять высоту такую-то, выполняйте.

О чем он думал в этот момент? Ведь знал наверняка, что случится дальше, впрочем, этого «дальше» и оставалось-то минут на десять.

– Я людей на смерть не поведу, считаю необходимым провести артподготовку. (Наверное, в этот момент многие поколения предков-офицеров смотрели на последнего из Рода и одобрительно кивали головами.) Тройка собралась быстро, приговор – расстрел. Рота видела, как их командира вывели из землянки и повели в сторону ближайшего оврага, правда, не отвели и на двадцать шагов, вернули обратно.

Приказ вышестоящего командования гласил: комбата снять с занимаемой должности до особого разбирательства за неумелое руководство вверенным ему подразделением, а Ему за невыполнение приказа, учитывая, что в сложившейся обстановке…. и т.д., но между тем…, заменить расстрел штрафным батальоном. В сорок третьем Он принял свой последний бой; из их роты, в состоянии почти «двухсотом», в живых осталось два человека, Он и безымянный рядовой. В госпитале, чудом выжив, Он познакомился со своей будущей женой. После войны Он снова работал учителем математики в обычной средней школе, жил как все, только никогда ничего не рассказывал о той войне, да его и не расспрашивали, так как орденов и медалей Он так и не заработал.

Война настигла его в семидесятом – последствия ранения. Одним ярким весенним днём семьдесят второго, уже будучи тяжело больным, он позавтракал яйцом всмятку, погулял по цветущему яблоневому саду, в обед позволил себе сто пятьдесят и папиросу, что в последнее время позволял себе нечасто, и, как обычно после обеда, ушёл к себе. Когда Его пришли будить… Весну он забрал с собой.

Он – это мой дед.

О том, какой он был, мы узнали, когда его не стало, но это тема для отдельного рассказа. У меня на столе стоит Его фотография, и, глядя на него, я все время задаю себе вопрос: а как бы поступил я?

К любимцу всего техсостава старшему лейтенанту Игорю Пермякову приезжала на побывку жена. По рассказам Пермякова весь гарнизон знал, что она, Аллочка, очень любит розы. Ещё Аллочка очень любила маму. И жила на её попечении в Питере. Периодически Пермяков делал попытки вызвать жену к себе, на побывку. Так же периодически жена находила отмазки и не приезжала.

– Ждёт, пока генералом станешь – подкалывали лейтёху.

– Короче, последний раз её зову, не приедет – развожусь, – решительно заявлял Пермяков сослуживцам в минуты откровения.

Но Аллочка на этот раз согласилась.

– Чтобы стать женой генерала, надо выходить за лейтенанта, – объясняла она свой поступок подружкам. И хоть иногда приезжать к нему в гости, – добавляла, немного подумав. Подружки отвлекались от просмотра мыльной оперы, хлопали в ладоши, весело повизгивали и выражали уважение своей мудрой товарке.

А в общежитии полным ходом шли приготовления.

Сосед Пермякова по жилплощади, старший лейтенант Бура, за небольшую мзду в виде пары капель горькой согласился на недельку очистить помещение. Кровати были стянуты в центр комнаты и связаны (по совету старших товарищей). У прапорщика Ляшенко была одолжена клетка с канарейкой для уюта. В городе было закуплено шампанское и десяток свечей. После недолгих колебаний за день до приезда в оборот был снова взят старший лейтенант Бура, который за дополнительную мзду согласился достать розы, сотню роз. У Буры девчонка работала в местном дендрарии, где выращивали свежие цветы для нужд обкома партии. Из-за дефицита времени Буре была обещана ещё одна доза за транспортировку и разбрасывание роз по комнате (романтика!).

Игорь уехал в город и должен был вернуться часам к шести вечера. Но как назло, питерский поезд опаздывал, опаздывал жутко. Игорь выкурил все сигареты, обследовал вокзал, познакомился со всеми патрулями и ментами, успел заметить, что в ресторане есть армянский коньяк, и потихонечку начал расстраиваться, когда долгожданный поезд наконец появился из тумана. Аллочки не было. Ни в её вагоне, ни в других вагонах, ни на перроне, ни под перроном, ни в багажном отделении, ни под ним – нигде.

Встревоженный лейтенант пометался по вокзалу, нашёл переговорный пункт и позвонил в Питер. Ответил заспанный голос Аллочки.

– Алё, Алла, ты дома? Я же тебя здесь жду!

– Ой, Игорёк, такое случилось, такое случилось! Я уже собиралась ехать на вокзал, ждала такси, а тут Наташка позвонила, Ты не представляешь, какое несчастье. У неё Тошка померла.

– Аллочка, милая, кто такая Наташка, кто такая Тошка? Чего ты плачешь? Я тебя жду!

– Ты, Игорёк, никогда мною не интересовался, и даже не знаешь, что Наташка – это моя лучшая подружка, а Тошка – это её болонка. Смышлёная такая, забавная! Ой, жалко, что ты её не знаешь.

– Кого, Наташку?

– Да нет же, нет, Тошку.

Лейтенант начал терять интерес к беседе, посматривая на манящие витрины вокзального ресторана. Призвав чувство такта на помощь, Игорь продолжал беседу.

– Так Тошка ж сдохла.

– Вот, я и говорю, я так плакала, так плакала, мне мама давала валерьянку и мы её похоронили.

– Кого, маму?

– Бестолковый ты, Игорь, собачку похоронили.

На всякий случай Игорь спросил:

– Ну хоть отпели?

На втором конце провода бросили трубку. Странно, но Пермяков почувствовал облегчение. Идёт она в…

В ресторане, сытно поев и опустошив бутылку коньяка, принялся думать, разводиться или не разводиться. Потом вышел, неизвестно каким макаром миновал патрули, неизвестно как добрался до части к полуночи, но известно, что всё это время он смотрел на свою руку в новой перчатке (вторая куда-то исчезла на вокзале), переворачивал её ладонью вниз, а потом вверх, вниз, потом вверх.

– Разводиться – не разводиться, разводиться – не разводиться, – бурчал себе под нос лейтенант в такт движениям кисти руки. Подвыпивший мозг забыл, что сосед, Бура, изгнан из квартиры, потому Пермяков очень тихо и аккуратно попытался проникнуть в помещение. Не зажигая света, скинул обувь и приставным шагом направился к кровати.

Офицерское общежитие проснулось от тяжёлого стука, мата и завываний. Из-за двери квартиры старших лейтенантов Пермякова и Бура доносились звуки побоища. Кто-то падал, переворачивал мебель, кричал и кого-то проклинал. Офицеры повыскакивали из своих комнат и столпились около двери. Капитан Кротов в сапогах и семейных трусах в клубничку стоял около косяка с табельным пистолетом в руках. На правах старшего по званию дал команду – ломаем. Лейтенант Чуприн, взяв короткий разгон, пнул по двери и выставил её вместе с косяком. Включили свет. Посреди квартиры, посреди благоухающих свежих роз на четвереньках стоял старший лейтенант Пермяков. Отыскав мутным глазом пятачок пола, свободный от шипов, попытался встать, но потерял равновесие и снова грохнулся на проклятые цветы. Упорный Игорёк матерился и не оставлял попыток встать, снова падал всем телом на колючки и матерился, пока товарищи не отволокли его, окровавленного и расцарапанного, под стенку.