Михаил Крюков - Разговорчики в строю. Лучшее за 2008-2009 годы

– Как у вас погода, ты не мёрзнешь? У нас дожди уже два дня и холодно.

– Не, нормально, у нас жара стояла всё время, но, значит, скоро и у нас похолодает, – Олег держал трубку тремя пальцами, на отлёте, стараясь, чтобы кровь не капала на яркие немецкие лохмотья.

– Ты там одевайся потеплее, слышишь.

– Ага, конечно, не волнуйся, – Олег поёжился, вспомнив любовь старшины к форме номер раз «трусы в сапоги» до первых белых мух.

– Папа спрашивает, как учёба?

– Да без проблем, пока лекции в основном, начитка, всё нормально.

– Смотри, не запускай!

– Конечно. Ну, давай Наташку ещё на пару слов.

Олег поболтал с сестрой, вернее послушал её безостановочный трёп на тему школы, учителей, подружек и всего остального, периодически подбрасывая монетки в щелкающий автомат, и попрощавшись со всеми, повесил трубку.

Открыв дверь кабинки, оглянулся на тёмные лужицу на полу и, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, быстро вышел на совсем уже тёмную улицу.

Prestissimo

Обежав по дуге район, опасаясь новой встречи с неудовлетворёнными милиционерами-собаководами, Олег, осмотрясь, выбежал к забору такого родного и безопасного училища, и быстро перепрыгнул домой, мягко присев на газон возле аллеи с туями. Привстав, сделал шаг и…

– Товарищ курсант, ко мне! – из-за темноты дерева вышел майор Гладкий, помощник дежурного по училищу, старший преподаватель кафедры физподготовки, бегун, гимнаст, большой сторонник уставных порядков и известный охотник за самовольщиками.

«А вот это уже перебор», – подумал Скворцов. И тут вдруг все психологическое напряжение сегодняшнего дня, дикая усталость, антипатия к майору и чувство внезапной безысходности, когда уже, казалось бы, все закончилось, выплеснули из спокойного и вежливого Олега невозможное:

– Да пош-шёл ты…! – неожиданно для самого себя, с чувством сказал Олег и, отвернув лицо, сразу стартанул в сторону.

Он тут же пожалел о своих словах, потому что, во-первых, майор их, вроде бы, не заслуживал, а во-вторых, теперь догнать Олега стало для него не просто службой, как он её понимал, а делом принципа. Хотя, странное дело, после высказанного, Олегу стало как-то легче и веселее бежать.

«Зря я сегодня так с утра на футболе выкладывался», – думал он, – настраивая дыхание. Курилка, лазарет, казармы, ещё курилка, спортплощадки, всё пролетало мимо со скоростью поезда. Майор был зол, но в сапогах, Олег был заряжен на победу, но уставший. Он петлял и прыгал через лавочки, пытаясь усложнить майору задачу, майор не отставал, но и не приближался. Когда они пробегали мимо полосы препятствий, у Олега мелькнула в голове дикая мысль забежать за стенку и подставить майору подножку, но остатки здравого смысла пересилили адреналиновый кураж. Автопарк, столовая, продсклады, учебный корпус, тир, Олег бежал по самому большому периметру, стараясь держаться в тени, но силы уже уходили окончательно, без надежды на третье дыхание. Необходимо было что-то решать. Скворцов сделал резкий зигзаг и понёсся через освещённый, но пустой плац по направлению к сияющему всеми окнами трёхэтажному зданию казарм. На первом этаже было открыто одно окно, в него и влетел в прыжке Олег. Без остановок пробежав сквозь проходы своего курса и, выбежав на лестницу, в несколько прыжков поднялся на третий этаж к пятикурсникам, заскочил в кубрик, залетел под ряд кроватей и затих, пытаясь унять дыхание и оглушительно бьющееся об доски пола сердце.

Piano

Через некоторое время – Олег так и не понял – пять минут или полчаса, прозвучало: «Дежурный по курсу, на выход!»

– Товарищ майор, за время моего дежурства происшествий не случилось!

– К вам сейчас кто-то заходил в спортивной форме?

– Никак нет!

– Если найду, пойдёте на гауптвахту, товарищ курсант, – и хромовые сапоги медленно зашагали по центральному проходу, останавливаясь, приседая, и снова медленно шагая, поскрипывали, проходя до конца кубрика. Олег перестал дышать и двигаться. Замер.

Конечно, ему повезло. На пятом курсе порядок был ещё тот. Одеяла с кроватей свисали до пола, под кроватями валялись чемоданы и сумки, и майору, чтоб просмотреть оба кубрика, пришлось бы всё это везде отодвигать и оттягивать. Кроме того, он уже наверняка снял запал на предыдущих двух этажах и сейчас просто дорабатывал до конца. После того, как майор вышел, Олег полежал ещё минут пять, осторожно покинул своё в буквальном смысле слова убежище, кивнул «Спасибо» дневальному и, тихо спустившись на первый этаж, зашёл в свою казарму уже в одних трусах, держа костюм подмышкой.

Lacrimoso

И тут же наткнулся на Котова.

– О! А я уже волноваться начал. Как дела, дозвонился, всё нормально? – Димка улыбался, хотя в глазах застыл невысказанный вопрос.

Олег молчал.

– А где ты щёку так расцарапал и подбородок разодрал? Ого, вон кровь капает, – Димка опустил глаза,– а с коленями что? А руки!! Ха-га, ты что, под бульдозер попал? А где… – Димка замолчал, на глазах меняясь в лице. Потом открыл рот, желая что-то сказать, и снова закрыл. Потом опять открыл:

– И что это такое? И где, интересно, мой блестящий воздушный шарик? И откуда, интересно, взялась тут эта тряпочка? – он потянул скомканный костюм из-под Олеговой руки и, развернув, встряхнул на вытянутых руках. Потом поднял и посмотрел сквозь него на лампу. Потом опять скомкал и вернул Олегу:

– Держи, он теперь твой. Дарю. А сейчас – бегом в умывальник и надень на себя что-нибудь, пока старшина не засёк, потом в лазарет сходим, покурим, расскажешь. Так дома-то все в порядке? Чё молчишь? Открой воздухозаборник, давай рассказывай.

И они пошли в умывальник.

«Ёжик сидел на горке под сосной и смотрел

на освещённую лунным светом долину, затопленную туманом.

Красиво было так, что он время от времени вздрагивал:

не снится ли ему все это?»

Туман бывает разный.

Густой и не очень, высокий и низкий, серый, белый и даже сиреневый. Но, в отличие от других природных явлений, он всегда тихий.

Вот, например, просыпаешься рано под первые посвистывания лесных птичек, выкарабкиваешься из палатки на светлое, но ещё без солнца утро, и вдыхая свежесть леса, видишь над озером это висящее махровое тихое чудо. Зябко прижав к телу руки и ощущая утреннюю свежесть голыми ягодицами, погружаешься в светлую мглу, подходишь к воде, и, ступая в серебристый гладкий шёлк, раздвигаешь его руками и мягко паришь в воде-тумане. И никого и ничего вокруг. И тишина. И ты один на всей планете. И нет неба над тобой, и нет земли под тобой. И тишина. И мягкий обволакивающий уют…

Но быстро восходящее солнце переходит из розового в белое и делает окружающий мир всё прозрачнее и прозрачнее. И вот уже ты видишь берег, и палатки на нём, и кострище, и торчащие из земли шампуры, и лес, и кончилось очарование невидимости и невесомости. И ты выбираешься из зеркала воды, и бежишь к палатке в тепло, и, присев, залезаешь под просвечивающийся брезент, и едва касаясь, целуешь припухлые губы спящей, и она, не открывая глаз, протянув такие тёплые руки, обнимает тебя и затаскивает к себе под одеяло, и ты, прижимаясь всем телом к этим горячим белым выпуклостям и изгибам, шепчешь на ухо: «Ты такое пропустила», а она шепчет: «Помолчи», – и прижимается сильнее в ответ. И сказка продолжается.