Михаил Козырев - Пятое приключение Гулливера

Одиноко пережила она эти годы. То и дело местные власти являлись с обыском, отбирали какие-то подписки, требовали сообщить сведения, о каких она и понятия иметь не могла. Разыскивали Василия, разыскивали Николая, разыскивали, наконец, несуществующие драгоценности — и все должна была знать Ариадна. Но потом ее оставили в покое: она посещала теперь уже полупустую и нетопленую школу, ездила в уезд за мукой и капустой и, проголодав зиму, раскопала небольшой огород рядом со своей избушкой.

И в этот вечер Ариадна была в огороде. Надо было полить огурцы — с коромыслом через плечо носила она тяжелые ведра вверх и вниз — от ручья к огороду. В этой крепкой загорелой женщине трудно было узнать худенькую гимназистку, какой была она прежде. Привыкшие к тяжелой работе руки огрубели, и даже ее живые прежде глаза приобрели тот невидящий взгляд, который привычен для баб, погруженных в работу.

Привычно носила она тяжелые ведра, поливала сухие гряды, думала о том, что огурцы обещают быть хорошими, а картошка растет плохо, что на капусте завелись черви, а убирать их некогда — словом, о том думала она, о чем думают все не из досуга только занимающиеся хозяйством люди. Она смотрела и не видела — ни старой липы, ни толстого, загнившего пня другой, еще более старой липы, на которой — так ли давно? — часто сидела она с Николаем. Когда это было? И было ли это когда? Летом — огород, зимой — школа, ссоры с мужиками из-за лишнего воза дров, из-за лишнего пуда муки — и никогда не было ни толстых пакетов, ни неутомительных путей на станцию — за десять верст, туда и обратно…

Где теперь Николай? Ариадна редко вспоминала о нем. Только во сне видела его иногда и почему-то всегда гимназистом, таким же представляла его и наяву.

Ариадна поставила ведра на землю и грустно вздохнула. Еле заметной краской покрылось лицо. Она опять подняла ведра и взглянула на старую липу…

— Ах…

Ей показалось: на полусгнившем пне, опершись щекой на кулак, сидит незнакомец. На нем — широкий сюртук, широкополая шляпа лежит на коленях. Бритое скуластое лицо. Высокий лоб, выдавшийся вперед подбородок.

Ариадна, раскрыв глаза, безмолвно смотрела на незнакомца. Незнакомец быстро поднялся и скрылся в аллее старого парка.

Видел ли ее этот человек? Видел ли ее мистер Бридж? С какой целью пришел он сюда? — Неизвестно. И он сам ничего бы не мог объяснить, так как он не говорил по-русски.

Ариадна ни минуты не могла оставаться в избе. Будто в первый раз увидала она и покрытые копотью стены, и уродливую, занимавшую половину избы печь, и заклеенные бумагой стекла. Закончив работу, вышла она во влажную сумеречную рощу — и вот — словно не было этих горькими воспоминаниями наполненных лет, словно ей восемнадцать, у нее нежные не привыкшие к работе пальцы, она влюблена первой весенней влюбленностью и идет на свиданье.

Она миновала рощу и парк. Вот господский дом, покосившийся набок. Широкая терраса, с разбитыми, когда-то разноцветными стеклами, лишенная подпорок, готовая ежеминутно упасть крыша. Ариадна осторожно поднялась по ступенькам, открыла дверь. Оттуда пахнуло сыростью. От лунного света — сквозь окна — прозрачные тени. Она идет дальше: гулко отдаются шаги. Скрипят половицы. Еще в детстве любила она прятаться в этом доме, прислушиваясь к его голосам, — и вдруг, вздрогнув, выбежать вон, от неожиданного испуга.

Вот ей послышалось: необычные, слишком живые для этого дома звуки. Остановилась — и вдруг, как и в детстве, вскрикнула, испугавшись, и бросилась быстро бежать через парк, в рощу.

Ей показалось: кто-то ходит по старому дому, тихо крадется — ей показалось — мелькнула полоска света за дверью и вдруг погасла…

На крик отозвались собаки. В сарае за домом услышали крики и лай сторожа — Ефрем и Нефед.

— Подь посмотри, — сказал Нефед, — кричат будто…

— Не барин — сходишь и сам, — ответил Ефрем.

Шум продолжался. Оба вышли в парк. Тихо. Лунные пятна. Меж деревьями — белая мелькающая тень.

— Ходят… — сказал Ефрем и широко перекрестился.

— Стерегут, — подтвердил Нефед.

Они, как и вся деревня, были уверены, что старые господа, похороненные у церкви, встают по ночам и стерегут спрятанный Дмитрием клад. И потому никто не мог найти этого клада — ни мужики, ни даже приезжавшие из города «комиссары».

Все в Шокорове, а в особенности сторожа, привыкли к ночным посещениям, и, не обнаружив на этот раз особенного испуга, они ушли в сарай, предоставив привидению бродить сколько ему вздумается.

— Нас не тронет!

Но на этот раз явление было не из обычных. Всю ночь до рассвета слышались шаги в старом доме, мелькал огонек, тени бродили по парку. Сторожа не один раз слышали стук и шаги, но в старый дом войти не решались.

Испуганная, прибежала Ариадна домой. Зажгла керосиновую коптилку, разыскала припрятанные от обысков письма и дневники, пересматривала их, вспоминая всю жизнь, — как это бывает в минуты особенно острого беспокойства.

Легкий стук в окно прервал ее мысли. Она потушила огонь и прислушалась. Стук повторился.

— Кто там? — испугалась своего голоса, спрятала письма на грудь. Потом подошла к окну. В окно, прильнувши к стеклу, смотрело чье-то лицо. Ариадна вскрикнула, опустила руки и не могла проговорить ни слова.

Утром разнеслось по Шокорову, что в усадьбу этой ночью приходили «господа» и долго бродили по дому. Эти слухи дошли до мужичка, привезшего мистера Бриджа, — и его сразу же осенило:

— Он и есть!

И клялся, описывая мистера Бриджа, его шляпу, его костюм, его трубку, — что это никто иной, как один из «господ».

— И ведь ни слова не говорил всю дорогу! Подъехали к роще — гляжу — нет! С нами крестная сила! Вот, думаю, кого привез! То-то лошадь всю дорогу косилась!

— Животная чувствует… Да что ж ты его, Кузьма, в совет не предоставил?

— Покойника-то? Экося! Я ж тебе говорю: обернулся и нет!

Мог ли мистер Бридж предполагать, что он будет невольной причиной подобных разговоров? Знал ли почтенный представитель «Джемс Уайт Компани лимитед», что его эксцентричная выходка — прогуляться за десять верст вместо того, чтобы спокойно ждать на станции следующего поезда, будет иметь в этой варварской стране такие чудовищно нелепые последствия?

Мистер Бридж — где бы он ни был — в Шокорове, на станции или в международном вагоне поезда, идущего на Москву, — одинаково не мог ничего знать и слышать, так как он не понимал по-русски.

В расстоянии не более пяти минут ходьбы от вокзала, в Кривом переулке стоит небольшой двухэтажный дом, построенный, может быть, сто лет назад, — так архаически выглядит он, и столь заметны в нем глазу несомненные признаки разрушения: осыпавшаяся штукатурка, обнажившая черные бревна, прокопченные стекла, сквозь которые с успехом можно было бы наблюдать солнечное затмение, если бы солнце заглядывало когда в переулок, и эти стекла местами разбиты, местами заменены почерневшей от дыма фанерой, парадные двери, уже и вовсе не сохранившие стекол, — настежь раскрыты. Этот дом заслуженно пользуется недоброй славой, как убежище лиц, коих профессия не значится ни в одной профессиональной карте, но зато тем более отмечена уголовным кодексом.