Николай Лейкин - Рыболовы

— Да вѣдь два дня. Я думалъ, что онъ день отгулялъ да и на охоту.

— Осенью разъ на порошу по зайцамъ пріѣхалъ, такъ четыре дня гулялъ и все не могъ остановиться. Такъ изъ избы и не выходилъ. Напьется — спать, проснется — опять пить. Баню тогда даже для него топили, чтобъ хмель выпарить и съ чистымъ сердцемъ за зайцами идти, а онъ въ банѣ выпарился — пуншъ послѣ бани сталъ пить, да такъ съ чѣмъ пріѣхалъ съ тѣмъ и уѣхалъ.

— Тсъ… То-есть вѣришь, кляну себя, что я не зналъ, что онъ гуляетъ. А все жена. Поѣзжай, говоритъ, за жердями, лавочникъ жерди возитъ къ себѣ на дворъ. И ты, Амфилотей Иринеичъ, съ нимъ пилъ?

— Малость выпилъ, а такъ, чтобы настоящимъ манеромъ — не удалось. Гдѣ-же мнѣ! Я съ нѣмцемъ-аптекаремъ въ лѣсъ ходилъ, выводковъ ему указывалъ. Нѣмецъ ужъ дорвался до охоты, такъ часовъ семь по лѣсу бродилъ, а когда мы вернулись въ избу — все уже выпито было и Петръ Михайлычъ сидѣлъ и клевалъ носомъ. Совсѣмъ готовъ. «Разбуди, говоритъ, меня въ пять часовъ, чтобы на охоту идти» — и свалился на лавку. Постель мы ему постлали, перетащили его — и вотъ спитъ до сихъ поръ, — разсказывалъ егерь.

— И такъ-таки никакихъ остатковъ послѣ него не осталось? — допытывался мужикъ.

— Полторы бутылки пива осталось — я выпилъ. Коньяку на донышкѣ съ полрюмки было — тоже выпилъ, а больше ничего.

— Такъ вечеромъ стало быть онъ сегодня на желѣзную дорогу поѣдетъ, къ вечернему поѣзду, что-ли?

— Да почемъ-же мнѣ-то знать! Ты знаешь его характеръ! Характеръ нравный. Купецъ богатый, загульный, такъ что ему! Вотъ пойти опять побудить его.

Егерь выбилъ изъ трубки золу, спряталъ трубку въ карманъ и поднялся съ ступенекъ. На крыльцо вышла баба съ ведромъ грязной воды и, услыша слова егеря, заговорила:

— Проснулся ужъ, ругается за стѣной и самоваръ требуетъ.

— Проснулся? Ну, вотъ и отлично.

Мужикъ двинулся на крыльцо.

— Куда-жъ ты лѣзешь! — остановилъ его егерь. Надо ему еще умыться подать. Дожидайся своего термину. Умоется, за чай сядетъ — вотъ и позовемъ тебя.

— Понимаешь ты, у меня лошадь въ ночномъ и долженъ-же…

— Ну, и пусть будетъ въ ночномъ.

— Амфилотей! — послышался изъ избы хриплый голосъ.

— Иду, иду, ваша милость, — откликнулся егерь и направился въ избу.

Баба, выплеснувъ ведро грязной воды, стояла еще на крыльцѣ.

— Второй день чертитъ и все еще не можетъ отправиться на охоту, — разсказывала она, подмигнувъ мужику. — Вчера шесть гривенъ мнѣ далъ, дай Богъ ему здоровье.

— За что?

— А утенка у меня на огородѣ подстрѣлилъ. И утенокъ-то ледащій. Аграфена съ красной смородиной пришла — ей тридцать копѣекъ, а и смородины-то на гривенникъ.

Мужикъ слушалъ и съ досады даже бросилъ шапку на землю, снявъ ее съ головы.

— И чортъ меня дернулъ съ этими жердями возиться! Вѣдь и мнѣ-бы что-нибудь перепало. Онъ меня любитъ. Всегда «стаканъ» да «стаканъ», Такъ стаканомъ и называетъ. И имени мнѣ христіанскаго нѣтъ, чтобы Степаномъ меня назвать.

— Дьяконскому сыну, пропойному-то, Антошкѣ-то, за представленіе и пѣсни жилетку свою подарилъ. Очень ужъ онъ его распотѣшилъ, — продолжала баба.

— Фу, ты пропасть! — махнулъ рукой мужикъ и съ досады даже плюнулъ. — Вѣдь и мнѣ перепало-бы отъ него что-нибудь.

— Въ лучшемъ видѣ перепало-бы. Ашоткѣ двугривенный… «Глаза, говоритъ, у тебя шустрые вотъ тебѣ двугривенный»… Ущипнулъ за щеку и далъ. Васькѣ за грибы…

— Ахъ ты, Господи! — вздыхалъ мужикъ. — А все жена… «Вози, говоритъ, жерди».

— И дѣвки были… Дѣвкамъ на полтину пряниковъ, на тридцать копѣекъ орѣховъ, а ужъ пива что! Ты знаешь-ли, вѣдь онъ вчера два ящика пива споилъ всѣмъ.

— Охъ, не разсказывай!

— Закусокъ разныхъ въ жестяныхъ коробочкахъ привезъ, шесть бутылокъ вина — и ничего этого не хватило. Яичницу я ему стряпала, уху варила, грибы жарила, раковъ кипятила. И Боже мой, что у насъ тутъ вчера было! Вотъ не знаю, чѣмъ сегодня обрадуетъ. Утку ему сейчасъ буду жарить, что онъ вчера у меня убилъ.

— Анисья! Ставь самоваръ! — опять послышался въ избѣ хриплый голосъ.

— Да ужъ поставленъ, поставленъ, — откликнулась баба. — Сейчасъ закипитъ. Подамъ.

Изъ избы выбѣжалъ мальчишка въ красной рубахѣ, босой и безъ шапки.

— Куда ты, Ванюшка?

— Къ кабатчику! За ромомъ! Петръ Михайлычъ послалъ! — крикнулъ мальчишка, махнулъ въ воздухѣ рублевой бумажкой и пустился бѣжать.

— Опять, стало быть, чудить будетъ, — улыбнулась баба, покачала головой и направилась въ избу.

Въ избѣ, на старинномъ краснаго дерева диванѣ съ клеенчатымъ сидѣньемъ и съ деревянной спинкой сидѣлъ пріѣхавшій изъ Петербурга охотникъ Петръ Михайлычъ. Это былъ плотный мужчина купеческой складки съ рыжеватой подстриженной бородкой на рябоватомъ лицѣ, сильно опухшемъ отъ вчерашняго пьянства. Рѣдкіе и мокрые послѣ умыванья волосы, только сейчасъ расчесанные, прилипли у него къ вискамъ. Смотрѣлъ онъ на свѣтъ щурившись и покуривалъ папиросу. Передъ нимъ пыхтѣлъ на столѣ самоваръ и стояла полубутылка простого кабацкаго рома. Петръ Михайлычъ былъ въ одномъ нижнемъ бѣльѣ и въ войлочныхъ туфляхъ на босую ногу и говорилъ вертѣвшемуся передъ нимъ егерю:

— Вотъ, братъ, Амфилоша: хорошее-то вино вчера зря вылакали, а теперь приходится за кабацкій ромъ приниматься. Садись къ столу, голова.

— Благодаримъ покорно, Петръ Михайлычъ, а только мой совѣтъ вамъ — не очень съ утра-то на ромъ наваливаться. Лучше послѣ.

— Отчего? — спросилъ охотникъ.

— Какъ: отчего? Какая-же послѣ этого будетъ охота, ежели вы съ утра въ градусъ придете! Вѣдь на охоту надо идти, а выводки-то куропатокъ у меня въ четырехъ верстахъ отсюда.

— Чудакъ-человѣкъ, да вѣдь опохмелиться-то надо-же послѣ вчерашняго. Вѣдь башка трещитъ.

— Мой совѣтъ, лучше опохмелиться стаканчикомъ водки и закусить огурчикомъ или яишенкой. Сказать Анисьѣ, такъ она живо на шесткѣ яичницу сварганитъ. Право слово, выпейте лучше простой водки, а ромъ вѣдь онъ ослабляетъ. Не въ себѣ будете.

— Хмъ… Ты говоришь: водки. А водка у насъ есть или посылать надо?

— Съ пару-то стаканчиковъ и у меня найдется — одинъ про васъ, а другой про меня. А ужъ потомъ чайкомъ съ лимончикомъ запьемъ, только безъ рому, яишенкой закусимъ и, благословясь, въ путь. Послушайтесь вы меня.

— Водки-то-бы дѣйствительно хорошо. Ну, давай.

— Стряпать, что-ли, яичницу-то? — послышался изъ-за перегородки женскій голосъ.

— Стряпай, стряпай, Анисья, — отвѣчалъ егерь, досталъ изъ кармана ключъ, полѣзъ въ стоящій въ углу сундукъ и досталъ оттуда бутылку съ остатками водки. — Даже и съ три стаканчика найдется, — прибавилъ онъ, посмотрѣвъ бутылку на свѣтъ.

— Вотъ и ладно. Садись.

Егерь хотѣлъ было сѣсть, но вспомнилъ и сказалъ:

— Тамъ мужикъ Степанъ васъ дожидается на дворѣ. Спрашиваетъ, когда обратно на желѣзную дорогу поѣдете.