Николай Лейкин - Воскресные охотники

— А между тѣмъ ракъ вкусная пища.

— Да вѣдь мало-ли что ѣсть вкусно, а только онъ не показанъ. Нашъ нѣмецъ на заводѣ вонъ воробьевъ стрѣляетъ да ѣстъ, а нешто они показаны?

— А воробьи отчего не показаны?

— Да не показаны. Тоже за какія-нибудь провинности не показаны. Птицу только ту можно ѣсть, у которой ноги не связаны.

— А у воробья развѣ связаны?

— Конечно-же связаны. Кабы онѣ не были связаны, то онъ ходилъ-бы, а то онъ прыгаетъ. Вотъ курицу ѣсть показано — она ходитъ, тетерева показано — тоже ходитъ. Всѣ показанныя птицы ходятъ.

— Невидимыми нитками, стало быть, ноги у воробья связаны? — спросилъ молодой человѣкъ.

Миней посмотрѣлъ на него и отвернулся.

— Я, баринъ, такъ не люблю разговаривать, — отвѣчалъ онъ. — Зачѣмъ такъ говорить? Я съ вами по душѣ, а вы въ насмѣшку.

— И лягушка стало быть оттого не показана въ пищу, что она прыгаетъ? — допытывался молодой человѣкъ.

Миней не отвѣчалъ. Онъ вытащилъ удочку, поправилъ червяка и опять закинулъ ее.

— Чего-жъ ты сердишься-то? — сказалъ ему молодой человѣкъ.

— Ахъ, оставьте, пожалуйста. Кто не вѣритъ — съ тѣмъ нечего и разговаривать.

— Присѣсть развѣ мнѣ тутъ съ тобой да поудить рыбу?

— Ваша воля. Я не хозяинъ вашъ.

Молодой человѣкъ сталъ отвязывать отъ плота лодку. Положивъ въ нее сѣти и ведро, онъ взялся за веслы.

— Прощай, сердитый, — проговорилъ онъ Минею.

Миней молчалъ.

Раздался всплескъ веселъ, и молодой человѣкъ началъ подниматься вверхъ по рѣкѣ.

Яркимъ пурпуровымъ свѣтомъ солнце сдѣлало послѣдній отблескъ и розовой вечерней зарей стало опускаться за рѣкой, за деревьями и избушками. Повѣяло прохладой. Медленно стали спускаться сѣрыя сумерки. Надъ рѣкой показался паръ. По небу ходили то тамъ, то сямъ легкія перистыя облачки. На дальнемъ горизонтѣ играла уже одинокая звѣздочка. Вотъ къ ней для компаніи присоединилась вторая, третья. На водѣ заиграла рыба. Заскрипѣлъ дергачъ въ травѣ. Пронеслась быстрымъ тихимъ полетомъ птица полуночница, закрутились надъ водой летучія мыши. Гулко стало въ воздухѣ. Старикъ Миней сидѣлъ подъ раскидистой ивой на скамеечкѣ и послѣ дневныхъ трудовъ и ужина отдыхалъ, смотря на рѣку. Къ нему подошелъ молодой человѣкъ въ коломянковой блузѣ и въ студенческой фуражкѣ съ синимъ околышкомъ и сѣлъ около, на скамейкѣ.

— А что бреденекъ-бы закинуть? Вишь, рыба то какъ играетъ! — сказалъ студентъ.

— Рыбешка это играетъ, а не рыба. Мелюзга… — презрительно отвѣчалъ Миней. — Крупная рыба теперь вся въ глубину ушла, по омуткамъ сидитъ, а здѣсь теперь мелко, все равно ничего не словимъ.

— А авось что-нибудь да словимъ?

— Рыбешку словимъ, а изъ-за нея не стоитъ мараться. Вода тепла. Какой теперь ловъ! И въ омуткахъ-то на удочку даже окунь не клюетъ. А ужъ окунь — дуракъ-мужикъ. Вотъ послѣзавтра, Богъ дастъ, Илья Пророкъ холодную стрѣлу въ рѣку пуститъ и вода начнетъ становиться холоднѣе, такъ ловъ начнется. Послѣ Перваго Спаса харіусъ пойдетъ, послѣ Второго Спаса судакъ изъ ровненькихъ, а послѣ Успеньева дня и матерый судакъ покажется — вотъ тогда и половимъ. На Андріана и Наталью ряпуха пойдетъ.

— Ждать-то долго. Жди еще до того времени! — съ неудовольствіемъ сказалъ студентъ.

— Потерпите, сударь. Теперь и настоящіе рыбаки терпятъ, которые ужъ черезъ рыбу хлѣбъ промышляютъ. Настоящій ловъ здѣсь только весной да осенью, а теперь межеумокъ. Вотъ развѣ что въ омуткахъ кому потѣху тѣшить, тамъ окуня дурака-мужика съ дѣвицей-плотицей еще можно выловить.

— Такъ поѣдемъ сейчасъ въ омутокъ.

Миней улыбнулся.

— Экій вы прыткій! Такъ у васъ сейчасъ ужъ и загорѣлось. Нельзя мнѣ на ночь глядя ѣхать. Первое дѣло, я караульный, сейчасъ нужно въ доску бить, чтобъ озорникамъ доказательство, что не сплю, а второе дѣло, завтра на зарѣ за грибами пойду. Теперь грибной интересъ, сами знаете. Вотъ за грибами завтра пойдемте.

— А это въ которомъ часу?

— Да часа въ четыре утречкомъ, какъ свѣтъ.

— Ну-у-у! Я въ то время спать буду, куда эдакую рань!

— Раннимъ-то утромъ по росѣ только грибы и собирать. Солнышко встанетъ, золотомъ освѣтитъ, тутъ грибъ и начнетъ изъ земли лѣзть. Меленькихъ можно пособрать. Вы видали-ли, когда солнце-то восходитъ? Поди не видали? Вотъ и посмотрите. Восторгъ одинъ, Господи благослови! На травкахъ и на листикахъ капельки сидятъ, а изъ-за нихъ вдругъ грибъ…

Студентъ посмотрѣлъ на него пристально и произнесъ:

— Да ты, Миней, посмотрю я на тебя, большой любитель природы.

— Я-съ? Страсти Божіи… Какъ-же мнѣ это не любить-то, коли я промежъ всего этого родился! — со вздохомъ далъ онъ отвѣтъ и покрутилъ головой. — Такъ пойдемъ за грибами-то?

— Нѣтъ, ужъ лучше я посплю.

Студентъ вынулъ портсигаръ, закурилъ папиросу и другую папиросу предложилъ Минею. Тотъ отстранилъ отъ себя папиросу и сказалъ:

— Нѣтъ-съ, сегодня не буду баловаться, да и васъ попрошу не курить около меня. Отойдите малость въ сторонку.

— Что такъ? Вѣдь ты куришь, — удивился студентъ.

— Курю, но завтра передъ обѣдомъ пчелъ похожать надо.

— То есть какъ похожать? Что это такое похожать?

— А медъ подрѣзать. Послѣзавтра Ильинъ день, лѣто стояло жаркое, такъ пора ужъ.

— Да вѣдь, кажется, передъ Преображеньемъ медъ изъ ульевъ вынимаютъ?

— На Второго Спаса? Такъ точно-съ, но это, когда лѣто средственное, а нонѣ лѣто жаркое и давно много ужъ наготовлено. Пораньше лучше. Ко Второму-то Спасу пчелы новаго меду наберутъ и будетъ это имъ запасъ на зиму. Теперь огурецъ цвѣтетъ, бѣлый клеверъ кашку далъ, подтравокъ послѣ покоса зацвѣлъ. Не курите, сударь, около меня, нехорошо, пчела этого не любитъ и жалить начнетъ.

— Да развѣ передъ вынутіемъ меда не курятъ табаку? — спросилъ студентъ, отходя въ сторону.

— Съ заката солнца надо бросить, коли кто завтра похожать сбирается, такое ужъ обнаковеніе. Пчела запаху не любитъ. Она и пота не любитъ. Изъ-за чего-же я сегодня и баню-то топилъ? Выпарился, вымылся. Видите, и рубаху, и порты чистыя одѣлъ. Вотъ ужъ и луку я сегодня за ужиномъ не ѣлъ. Не любитъ она луку. Водки тоже не любитъ. Пчела — она божья. Она чистоту любитъ и соблюдаетъ. Какъ ей можно лукъ, табакъ и водку! Ни Господи! Грязнаго человѣка тоже не любитъ. Будь чистъ, какъ восковая свѣчка — вотъ я и очищаюсь. Помылся. Сегодня меня воздушкомъ пообдуетъ, завтра я въ лѣсу росой лицо и руки помою — и приступлю къ пчеламъ.

— Принеси завтра медку-то сотоваго мнѣ. Я куплю.

— Завтра? Что вы, сударь. Да развѣ можно сотовый новый медъ раньше благословенія кушать? Ни въ жизнь. Большой грѣхъ. Похожать раньше Спаса не грѣхъ, а вотъ безъ благословенія церковнаго ѣсть его — страшный грѣхъ. Вотъ я завтра пчелъ похожаю, медъ выну и до Преображеньева дня его въ ледникъ запру, чтобъ ужъ не дотрогиваться до него, а въ Преображеньевъ день снесемъ чуточку въ церковь, тамъ его освятятъ и ужъ тогда ѣсть можно сколько угодно. Послѣ Преображеньева дня принесу вамъ чашечку, кушайте на здоровье, а ужъ насчетъ завтрашняго дня увольте. Зачѣмъ я буду грѣхъ на душу брать! Я человѣкъ старый.