Александр Попов - Нью-Йоркский марафон. Записки не по уму

Из доклада: «Итак, об успехах. Раньше у нас был один писатель, сейчас сотни».

Голос из зала: «Кто он, этот, который один?»

– Толстой.

Неудобная тишина.

Чуковский собрал словарь ругательств собратьев по перу на Леонида Андреева. Завершил бочку дегтя ложкой меда от Толстого: «Я с удовольствием читаю Ваши рассказы».

Вывод: один в России больше, чем один.

С остальными числительными всё в порядке.

Нашему народу хоть кол на голове теши, а он всё будет утешать себя, что это прическа такая.

– Эй, птицы небесные, отчего город мой трясет?

– Людей с весом маловато, вот и трясет.

Что чуда ждать? Есть человек, вот и чудо. Нет – значит рожать пора.

Ум – последний бастион независимости. Когда падёт, численность домашних животных увеличится.

Люди у нас хорошие, а живем, хуже не придумаешь.

Думаю, дело в географии. Пора африканцам на наше место, позагорали и буде. А мы всем скопом в Африку махнем.

С экономикой и там не выгорит, а в футбол будем гонять круглый год. Фурсенко не оконфузим. В 2018-м станем чемпионами если не мира, то Африки.

Глупо? А жить так – не глупо?

А я бы в Африку не поехал, и поселок свой, где мама меня родила, не пустил. Мы бы сажали картошку, жарили бы ее по вечерам, сдабривая зеленым лучком подоконников, рвали бы души от тоски, крутили бы на ночь «Последний бой майора Пугачева». Там вера у всех одна – свобода.

Не знаю, добегу ли…

Если настоящее безгрешно, значит, во власти. Отчаиваться не стоит. Будущее восполнит…

И черепахи, и улитки способны передвигаться с достойной скоростью. В медлительности повинны люди, что до сих пор не могут прочесть тайные письмена на панцирях спин.

– А есть самый-самый красивый цветок?

– Есть.

– Как его имя?

– Имя ему – Любовь.

– В каких садах он растет?

– В любых, кроме садов благодарности.

С образом и подобием человека всё понятно. Откуда размеры взялись? Говорят, в древние времена жил великий путешественник по имени Фидий. Мог он глубоко в микромир проникать, мог и в глубины космоса заходить. Вот ему Господь и поручил заняться размерами человека. Не каждому дано с заданием Господа справиться. Фидию такое счастье выпало. Господь это счастье назвал золотым сечением.

Все дни отпуска – имена собственные, и имя им – суббота.

Люблю под конец октября на огороды заглядываться. Всё там убрано, опрятно. Библиотеки побоку. Строки качанов вкуснее любого текста.

И белые зайцы, и блондинки, и белые вороны – строки одной биографии.

В той революции мыслями был и на красной стороне, и на белой. В этой, если случится, останусь собой.

Те, кого обидел я, те, кто меня обидели… Знаку суммы каков?

На закате закатываю рукава и иду к ней. У нас есть завтра.

– А можно хоть о чем, но не о человеке?

– А о чем?

– А что, разве вся земля очеловечилась?

– Нет, пока еще самое красивое на ней – не человеческих рук дело.

Я – зрачок на балконе.

– Материалисты – это кто?

– Те, кто захватил наши недра.

– А идеалисты?

– Эти веру приватизировали.

– А остальные тогда кто?

– Остальные – люди.

– А у людей хоть что-то есть?

– Возможность.

– Какая?

– Стать человеком.

– А зачем?

– Затем, что выбора нет.

Говорят, где-то там, в Непале, ведется учет: и зверств, и человечности. Оказывается, их сумма – величина постоянная. Одному европейскому журналисту позволили задать вопрос – и то только один.

– Скажите, человечность со временем растет?

– Посчитай птиц всех, животных, что вы, приручив, одомашнили, и ответь на свой вопрос.

– А каково ваше мнение?

– Спрашивать можно – отвечать человек обязан сам.

В моем сне были Он и Она. Мне хотелось быть им, но я им не был.

– Отчего мы так разнимся с тобой?

– Пространство породило мужчину, женщина – дитя времени.

– А чего больше: времени или пространства?

– Всё как обычно: времени чуть больше, пространство чуть позже.

– А ты откуда знаешь?

– От тебя.

– Я ничего не говорил.

– А такое и не говорят.

– Ты птиц любишь?

– Люблю.

– Тебе какая больше нравится?

– Не скажу.

– Скажи.

– Она – голос твой.

Вода сегодня – царевна, льдом коронуется.

Человек высказал в сердцах Паскалю:

– Ты слишком гордый, а ноги твои корявые, в волосах и мозолях.

– Голову приходится держать высоко, чтобы не замечать уродства ног, а ты смотри, другого не будет.

Она замерзла у дверей. Двери не знали, что он жил этажом выше.

– Ты на Земле живешь?

– Нет, они живут на Земле, а я в них и ими.

– Они – книги?

– Бери выше.

– Дома?

– Еще выше.

– Облака разве на Земле?

– Земля в облаках, когда они идут по ней.

В печати Царя Давида тридцать один правильный треугольник. Почему тридцать один? 30-ламед, 1 – алеф. Ламед – «учиться». Вот в чем секрет печати: «алеф ламед» – я учусь!

– Скажи, Соломон, как обучить народ?

– Нужно, чтобы он слышал.

– Как?

– Петь песни. Если ты не знаешь песен народа, он тебя никогда не услышит.

– Скажи, Соломон, сколько шагов до совершенства?

– Мало. Два.

– Каков первый шаг?

– Не делить на два.

– А второй?

– Не делить натри.

– Спасибо, Соломон, я пошел.

– Куда ты собрался?

– Как куда? К совершенству.

– А как дойдешь, не зная главного?

– А что, есть главное?

– Главное знать, что не следует делить.

– Извини, Соломон, за нетерпение мое, подскажи, что делить нельзя?

– Число и Слово неделимы, помни об этом.

– И всё?

– И еще время. Неделимо оно, пусть неделимо и будет.

– Спасибо за науку, торопиться пора, я пошел.

– Куда ты опять?

– К совершенству, Соломон.

– Не ходи.

– Почему?

– Оно само придет к тебе, главное – недели.

Церковь опоздала. На век припозднилась. Оттолкнула от себя гениев. С большевиками общий язык не нашла, а там были люди, способные понять, что христианство России как воздух необходимо.

Неверие в вечность свою – вот беда моей Родины.

Если бы нынешняя Церковь была гонима властью, шанс, может быть, и был бы… Но…

– Иногороден?

– Да.

– Иноземен?

– Не знаю.

Впервые не книгу читаю – электронный заменитель. Как-то не по себе, всё не так. Изменяю… Книге изменяю!.. Начинал с самиздата, смакуя с мятой бумаги каждую буковку.