Борис Привалов - Не проходите мимо. Роман-фельетон

Директор поник в кресле. Тюбетейкой, как пресспапье, он промакнул вспотевший лоб.

— Сейчас мы развяжем этот узелок, — сказал Юрий вставая. — Мы устроим небольшой допрос, а если понадобится, то и очную ставку. Кстати, почему ваше учреждение называется «камерой»? Как-то несимпатично. Вы приносите людям радость, и вдруг — камера!..

Юрий вышел из аквариума. Надя и Мартын оживленно беседовали. Девушка смеялась.

— Простите, — сказал Юрий, — но у меня к тебе, Март, есть один разговорчик.

— Разумею, хлопче, — пробасил Мартын, радостно улыбаясь, — директор журился, верно? Ну, да мы сейчас с Надеждой все выяснили, я признал свои ошибки и лично все объясню руководству.

Мартын поправил очки и пошел за перегородку.

— Ничего не понимаю, — Юрий развел руками, — в чем дело?

Надя лукаво поглядела на стеклянную стенку директорского кабинета:

— Мартын сам вам все расскажет. Не волнуйтесь — конфликт исчерпан.

— Ну что ж, — произнес Юрий, закуривая трубку. — Я могу вытерпеть минут пять… Но не больше, потому что нераскрытая тайна не дает ни о чем думать, лишает человека работоспособности…

— А вы пришли к нам как на рабочий объект? — спросила Надя.

— Ого, — удивился Юрий, — вы уже усвоили нашу профессиональную терминологию? Не иначе, как Мартын тайком от меня проводил с вами индивидуальные консультации!

Надя хотела что-то сказать, но в это время входная дверь распахнулась и в камеру вкатился шарообразный мужчина с глянцевитой головой, немного исчерченной на затылке химическим карандашом.

— Поплавок Иннокентий Петрович, русский, девятьсот одиннадцатый, да, нет, не состоял, не имею, служащий, начальник отдела кадров Обллромкожсоюза. — Он перевел дыхание и продолжал: — Если вы мне, более или менее, поможете, я буду очень благодарен…

— Не узнаете знакомых, Иннокентий Петрович, — сказал Можаев, приготавливая к съемке камеру. — Можаев Юрий, русский, оператор кинохроники, не состоял, холост, не имею…

— А-а, — равнодушно протянул Поплавок, — привет! Я вас, более или менее, помню. Но, простите, очень спешу. Так вот, гражданочка, потерян…

Поплавок оглянулся подозрительно — не подслушивает ли кто? — и тихо договорил:

— …ключ от сейфа…

Затем он повысил голос и принял ораторскую позу:

— Понимаете, что может произойти, если этот инструмент попадет в чужеродные руки? Надо быть бдительным! Ни в коем случае не отдавайте и не показывайте такой ключ никому. У меня есть доказательства, что он мой. На нем номер— я вам его сообщу сугубо секретно… И он еще на коричневом шнурке… С зазубренной, более или менее, бородкой…

Надя достала из ящика ключ на коричневом шнурке.

— Ваш? Лежит уже несколько дней. Попрошу паспорт…

— Как? Нашли? Не может быть!.. Люди находят чужую вещь и все-таки ее возвращают… Это, более или менее, удивительно.

Пока Юрий искал точку съемки, Надя уже оформила выдачу ключа изумленному людской честностью товарищу Поплавку. Но Иннокентий Петрович не уходил. Он пошарил взглядом по полкам, осмотрел коллекцию зонтов и калош, потом поглядел на пачку папок, лежащих в углу.

— Простите, — произнес он, — а может быть, нашли случайно и мою лекцию? Она переплетена в синий картон.

— Случайно у нас ничего не бывает, — веско сказала Надя. — Раз вещь утеряна — она поступает к нам. Тут есть одна синяя папка… Вот, взгляните: докторская диссертация «Девятилетний опыт наблюдения за взаимоотношениями кошки (felis maniculata domestica) и мышки (mus muskulus)».

— Это, более или менее, не мое амплуа, — пробормотал Поплавок.

— А кандидата, — добавила Надя, закрывая папку, — этот автор получил, наверное, за хорошие взаимоотношения с членами ученого совета… Как называется утерянная вами лекция? Может, ее будет легче отыскать по внутренним, так сказать, признакам, а не по внешним.

— О бдительности, — важно сообщил Поплавок, подозрительно поглядывая на трещащий в Юриных руках аппарат.

— Не поступила еще.

— Будьте здоровы, — сказал Поплавок, выкатываясь из камеры.

— Веселый кадр я схватил, — довольно произнес Юрий. — Как по заказу… Потерянная лекция о бдительности… Здорово!

— Да, веселый кадр, — повторила Надя многозначительно.

Можаев взглянул на девушку и проследил за ее взглядом. Надя смотрела на перегородку. И Юрий увидел, как директор камеры радостно обнимает Мартына.

— Печально, — сказал Юрий, — когда все вокруг в курсе событий, а ты один находишься в неведении… Морально тяжело…

Стекло не пропускало слов, и все происходящее в кабинете-аквариуме походило на немое кино: безмолвные объятия, попытки лобзаний.

— Если, Надя, вы мне сейчас все не расскажете, — пригрозил Юрий, — то я сниму вас таким образом, что ни один зритель не признает вас красивой. Вы в моих руках, учтите.

Надя рассмеялась.

— Мартын наделал глупостей. Он, не сговариваясь со мной, несколько раз заходил сюда. И заставал директора. У Мартына не хватило смелости сознаться, что он заходит по личному вопросу, и он придумывал потери. А сегодня, когда вы пришли, я увидела, как директор смотрит на Мартына, мне стало страшно. Я допросила вашего друга, и он во всем сознался… Он, оказывается, не придавал значения своим заявкам…

— Ну, мы от вас так просто не отстанем, — сказал Юрий. — Сейчас Мартын освободится из начальственных объятий, и мы продолжим съемку…

— Местное время восемь часов две минуты, — любезно предупредило радио. — Начинаем передачу для членов-корреспондентов Академии наук. Слушайте, товарищи члены-корреспонденты, песни из кинофильмов.

Мощные молодые голоса дружно ухватили мелодию:

— Мы парни бравые, бравые, бравые…

Но, несмотря на ранний час, под вокзальными сводами студии царил оживленный гомон: отправлялся в экспедицию очередной кинообоз. Возглавлял его сам Протарзанов.

— Пора в путь-дорогу, — призывало радио, — в дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю…

— Пора, давно пора, — бормотал Гиндукушкин, заглядывая в перечень предметов, необходимых для внестудийного творчества мэтра. — Папах бараньих — двадцать шесть… черкесок обычных — десять… черкесок парадных — двадцать… бурок черных — пять, бурок белых — пять, бурок сивых… сивых… сивых… Где сивки-бурки? — гаркнул Власий и ринулся к складу бутафории.

На экипировку протарзановской группы была брошена половина студии. Верному Гиндукушкину доверили один из важнейших участков: реквизит и личные вещи мэтра. В дорогу брались неизменные папиросы любимой фабрики «Борнео», складной стульчик и походный бочонок с коньяком, достигшим совершеннолетия. Протарзанов в командировках всегда старался обеспечить себе максимальный комфорт. Дабы не чувствовать оторванность от дома, мэтр возил с собой скотч-террьера по кличке Чита, портативную грелку и плетеную кушетку.