Артур Гафуров - Учитель Истории

Глаза. Прямо на меня смотрели человеческие глаза. В упор. Я непроизвольно дернулся в сторону, перенеся вес с одной ноги на другую, и под подошвой ботинка тотчас что-то громко захрустело. Это каким же истуканом надо было стоять, чтобы до сих пор сохранять полнейшую тишину? Черт, черт, черт! Глаза, проклятые глаза! Всего лишь отражение в повернутом ко мне полубоком трильяжном зеркале, сам хозяин глаз находится сейчас в соседней комнате, за стеной. И он точно не враг мне, а просто жилец, который, как и многие, пережидает бедовую ночь. Не враг.

А вот снаружи заметно оживились.

Кто-то запыхтел, зашевелился.

Кто-то лез в окно!

«Бах!»

Расстояние — пять шагов. Руки трясутся, как у наркомана после суточной ломки, но оружие — не травмат. Промазать сложно, если знаешь, как целиться. Боец в маске грузно вывалился обратно на улицу, глухим «Ох!» известив о встрече своего тела с землей. Нет, не зря я в тир ходил, не зря.

Снова показалось дуло «Калашникова»…

Не дожидаясь, окончания слепой «артподготовки», ломанулся в соседнюю комнату. Как бы ни торопился я покинуть разгромленное жилище, оставлять ее обитателей на расправу разъяренным бандитам… Нет, я, конечно, трус, но не настолько.

Лишь бы только сами жильцы меня не зашибли с перепугу.

— Уходим все, живо! — выпалил я, перекрикивая грохот автоматных очередей, и не глядя бросился к двери, ведущей в лоджию. — У вас сквозная квартира! Как это прекрасно! Ну же, идем, пока нас не окружили!

Обернулся — посреди комнаты стоят двое детей. Мальчик и девочка. Держатся за ручки, глазенки большие, перепуганные. Дети, значит. Вы что, издеваетесь?!

— Нам одеться? — доверительно спросил мальчик. — Тут холодно.

Выстрелы как раз смолкли.

— Нет, — отрезал я, пихая все еще дымящийся револьвер в карман и подхватывая его на руки. — Тут недалеко, так добежим.

Мы вылезли через противоположное окно на улицу и пустились наутек. Дети бежали, в чем были: домашняя одежда, тапочки. И рядом я такой, в полной зимней экипировке. Дикое зрелище, должно быть.

К счастью, вдогонку нам никто не стрелял.

Ребятишек я в итоге отвел в больничный подвал к Еремицкому. Пришлось заложить небольшой вираж, чтобы выйти к поликлинике со стороны пустыря. По пути нам повстречалась раненая женщина и потерявший очки полуослепший пенсионер — их мы тоже взяли с собой.

На месте Лев первым делом сообщил мне, что Дмитрий Семенович из «рейда» так и не вернулся: враги наших врагов вышли как раз с той стороны, откуда он должен был подбираться к громобоям, и пожилой хирург ничего не успел предпринять. А ведь на его месте вполне мог бы оказаться я, если бы карта легла чуть иначе. Снова повезло.

Машина с погруженными в нее наркотиками и медицинским оборудованием уехала в неизвестном направлении.

В подвале все также сыро и темно. Даже, наверное, еще сырее и темнее, чем было раньше. Воздух мутный, какой-то размыленный. С потолка капает скопившийся конденсат. Батарейки в фонариках одна за другой садятся, лампы гаснут. Люди жмутся друг к другу, словно пингвины в буран, греются общим теплом. Откуда-то удалось раздобыть автомобильный аккумулятор: водитель «скорой» Иван, пошаманив над ним, смог наладить в «детской» каморке постоянное освещение. Тусклое-тусклое. Но и оно было лучше, чем совсем ничего.

Приведенные мною дети были приняты в «коллектив», накормлены консервами и экипированы теплыми вещами, снятыми с самых холодостойких взрослых. Нет, не с меня, хотя я тоже предлагал, честно. Но пролезание через разбитое окно явно не пошло моей куртке на пользу: она вся была изодрана в лоскуты, особенно на рукавах. Носи такое сам, сказали мне. Ладно, речь сейчас не о куртке, а о детях. Так вышло, что они оказались заложниками в собственной квартире. Родители отлучились в гости (любимый семейный досуг пятничных вечеров), обещали вернуться к десяти, и с тех пор так и не появились. Мобильная связь не работала, телефонные линии также были перерезаны, а чуть позже сдохло и электричество. Так и сидели бы детишки до самого утра, если бы не вломился к ним добрый дядя Филипп. Впрочем, я в подобных случаях был склонен списывать все на принцип «что бы ни произошло — это к лучшему». Какие напасти ожидают покинутый нами дом и его жильцов через час, два? Никто не может гарантировать, что все обойдется благополучно. Под присмотром Льва ребятам будет безопаснее, ведь ночь еще только началась.

Еремицкий, как мог, организовывал людей, делал все, чтобы они сплотились перед лицом общей опасности. В большом помещении соорудили импровизированные лавки, столы, закрыли тряпками припотолочные окна, чтобы можно было пользоваться освещением (которого, как я уже сказал выше, практически не было). На трех имевшихся кроватях люди могли спать по очереди. Воспользовались такой привилегией, впрочем, немногие — попробуй тут усни, когда в десятке шагов от тебя творится черти что, когда не знаешь, живы ли твои близкие, когда в любой момент «в гости» могут нагрянуть не самые приятные личности. Но, несмотря на кошмарные условия, никто не жаловался. Продержаться бы до утра, до рассвета — дальше, может быть, станет полегче. Все прекрасно осознавали, что объятый пламенем (в прямом и переносном смысле) город не бросят на произвол судьбы. Оставалось лишь дождаться помощи.

Я же… Ох, даже не знаю, с чего начать. Ведь изначально все шло к тому, что я проведу остаток ночи в этом же подвале. Но не вышло, потому что…

Начну, пожалуй, с разговора, который состоялся у меня с Яной, едва она проснулась.

— Что с моей мамой? — девочка освободила кровать для детей и сейчас сидела на небольшой покосившейся трехногой табуреточке. Гипс ее из белоснежного превратился в грязно-коричневый, а в полумраке комнаты выглядел и вовсе почти черным. В какие-то моменты, когда неудачно падал свет, мне казалось, что у Яны и вовсе нет ноги — одна культя до середины бедра.

— Я не знаю, что с твоей мамой, — честно признался я. — Когда я вышел от тебя, то пошел сразу к Бабушкину. Это тот громобой, про которого…

— Да, помню, которого ты подстрелил. Ты был у него, когда все началось?

— Угу. Связь пропала сразу же. Я не смог дозвониться ни до тебя, ни до нее.

— С ней все в порядке?

— Я надеюсь. Как ни много этих уродов сейчас шастает по улицам, во все дома и во все квартиры они вломиться не смогут. А у вас крепкая дверь.

— И первый этаж, — Яна скептически поджала губы. — Ты забыл, что она завуч, а многие громобои — школьники…

— Тем более, — попытался успокоить ее я. — Насколько я знаю, она не сделала ничего такого, что давало бы ученикам повод ее не любить. Ее скорее защитят, нежели обидят.

Особой уверенности в моем голосе, впрочем, не было. И Яна это почувствовала.