Артур Гафуров - Учитель Истории

— Тогда какие вопросы? — капитан упер руки в бока.

— Теперь никаких. Никаких вопросов у меня нет.

Действительно, какие теперь могут быть вопросы. Мама дорогая…

Лоенко потянулся за служебной курткой, что висела на спинке его кресла.

— Заметь, я честен с тобой. Я сам назвал имена. Ладно, не имена — прозвища. Но за ними стоит кто-то еще. Кто-то, кого я не знаю. Кто-то, чей заказ они выполняют. Заказ с коллекцией. Они ее не для себя ищут, понимаешь? Если мы узнаем, для кого — нам будет проще. Намного проще.

— Если мне что-то станет известно, я непременно сообщу.

Искренности в этой фразе было ровно с горсть.

— Замечательно, — одобрил полицейский, набрасывая верхнюю одежду на плечи. — Ты хоть и наивный, но догадливый. А теперь учти: никакого снисхождения тебе от меня не будет. Думаешь, я дурак? Попадешься мне где угодно: в лесу ли, в поле — тут же окажешься здесь. В обезьяннике. За что — позже придумаю. Это в том случае, если я не услышу от тебя ничего полезного. Ах да, чуть не забыл. Травмат сдал.

— Не имеете права, — я почувствовал, как предательски подогнулись колени. — Это беспредел!

— Беспредел — в людей стрелять. Расскажу тебе еще историю напоследок. Мы проверили твоего Бабушкина. И знаешь, что? Он чист. Мало того, он нашел трех свидетелей, которые подтвердили, что правдивы его показания, а не то, что ты мне наплел. Так что, если не хочешь проходить у меня по сто одиннадцатой, ствол на базу. Или мне сообщить Бабушкину фамилию человека, который в него стрелял?

Мы стояли по разные стороны стола и сверлили друг друга взглядами: я — ненавидящим, он — изучающим. Но долго так продолжаться не могло. Он был прав, куда ни кинь. По крайней мере, с точки зрения гребаного закона, который наделил его полномочиями на правоту.

— Да подавитесь, — я обреченно швырнул на столешницу свое единственное оружие. — Если вам так легче жить. Не пугайтесь так, он не заряжен. Обойма в боковом кармашке. Все по закону.

— Да, так легче, — подтвердил Лоенко. — И не думай, что тебя кто-то всерьез опасается. Все, теперь свободен.

Спустившись вниз, я застал Сонечку сидящей на коленях у лейтенанта: они совместно писали заявление о пропаже Славы.

Холодный юго-восточный ветер налетает порывами, пробирает до дрожи. От него не спасают ни плотная ткань мундира, ни теплая шерстяная накидка, наброшенная на плечи. Лед. Я чувствую его дыхание, слышу его шепот. Он совсем близко, хоть и невидим, но ощутим. Огромный, титанический массив льда, скрытый за горизонтом, вот уже много веков он остужает этот богом забытый край. Солнце совсем не греет. Оно медленно клонится к закату: вечер вступает в свои права. Скоро, очень скоро станет темно, начнется ночь.

Но я не увижу этой ночи. Раньше, чем скроется за горизонтом последний луч дневного светила — я умру.

Меня зовут Крэдок. Сэр Кристофер Джордж Фрэнсис Морис Крэдок. Я родился ровно пятьдесят два года три месяца и двадцать девять дней тому назад. Пятьдесят два года — немалый возраст. Но много ли это? Едва ли. Мне и ста лет было бы мало. Когда чувствуешь вкус жизни, время летит незаметно. А я чувствую этот вкус. Большую часть жизни я провел вдали от дома: путешествовал, служил Отечеству, воевал. Не самая плохая жизнь, многие мальчишки мечтают о такой. И я мечтал. Но в придачу к такой жизни неплохо бы получить спокойную старость. Тихий домик в каком-нибудь западном графстве, молодая жена, дети, вкуки… Чтобы было тихо и размеренно, как всегда бывает в старой доброй Англии. Чтобы было время обдумать, осмыслить прожитое, написать скучные мемуары, поностальгировать с заехавшим в гости сослуживцем о прожитых годах. Только вот беда: мне не суждено дожить до старости. Мне не суждено дожить даже до завтрашнего дня. Только сегодня и только — до захода солнца. И окружающие меня люди — они тоже обречены. Все до единого. До единого. Все эти бравые парни. Бравые? Право, смешно называть их так. Большинство из них не должны были оказаться здесь, вместе со мной. Ни при каких обстоятельствах. Резервисты, новички, добровольцы…Они могли бы находиться сейчас где угодно: дома, с семьей, в угольной шахте, в бакалейной лавке, на почтовой станции. Где угодно. Однако судьба распорядилась иначе, и до ближайшей бакалейной лавки много-много сотен миль. А смерть уже совсем рядом.

На море сильное волнение. Баллов шесть, не меньше. Приходится держаться за поручни, чтобы сохранить равновесие и не опозориться перед подчиненными. Невыносимо ноет левое колено, сказывается старая травма. Но я держусь. Крейсер раскачивается, как безвольная консервная банка, его не спасают ни специальные «океанские» обводы корпуса, ни слаженный труд рулевой и машинной команд. Нижние орудийные казематы то и дело захлестывает ледяными брызгами. Как там прислуга у орудий, держится? Им сейчас куда хуже, чем мне. Глупостью было в такую погоду отправлять их на боевые посты. Они все равно не смогут стрелять. В момент максимального крена, стволы нижних шестидюймовок едва не касаются воды. С высоты ходового мостика пляшущие внизу буруны кажутся безмерно далекими, безобидными. Но вот нос судна вспарывает очередную набежавшую волну — и весь многотонный бронированный корпус мощно сотрясается, как боксер, принявший на блок всю силу удара соперника. Мачты вибрируют, из труб вырываются клубы густого угольного дыма, застилая пространство за кормой. Курс — зюйд.

Давно уже пробита боевая тревога, члены экипажа заняли свои места согласно боевому расписанию: в штурманской рубке, у орудий, в машинном отделении, в лазарете. Отшумел горн, стихла беготня и суета. Люди ждут. А где-то там, из-за глубин горизонта, на нас надвигается враг.

Броненосный крейсер «Гуд Хоуп». «Добрая Надежда». Хороший корабль. Еще совсем не старый, он, тем не менее, уже успел устареть морально и оказался вне Большого флота. Четырнадцать тысяч тонн водоизмещения, восемнадцать орудий главного калибра, экипаж — девятьсот человек. Грозный противник для любого в здешних водах. Для любого ли? Я уже знаю, что это не так.

Следом за флагманом идет «Монмут». Он тоже сильно страдает от боковой качки, и он точно также не сможет ввести в действия все свои пушки: орудия на нижней палубе нещадно заливает волнами. Но самое главное, «Монмут», как и «Гуд Хоуп», укомплектован резервистами — людьми, которые еще полгода назад и понятия не имели, что им предстоит воевать. За «Монмутом» тащится бесполезный «Отранто» — бывший лайнер, на который с началом войны установили несколько малокалиберных пушек и гордо поименовали получившееся недоразумение вспомогательным крейсером. А ведь у них даже хватило наглости тыкать меня носом, словно щенка, обмочившего хозяйские тапочки, и ласково приговаривать: смотри, Крэдок, мы заботимся о тебе, смотри, Крэдок, мы прислали подкрепление! Это его-то я должен считать подкреплением?! Этот металлолом?