Борис Кудрявцев - Невоспитанный трамвай

— Несерьезное это дело — игрушки! — вздохнул главный конструктор. — Мужчины к нам не идут.

— А вы им объясняли?

— Объяснял. Говорил, что игрушечная машина ни в чем не уступает настоящей, даже имеет преимущества: не дымит, бензина не требует.

— А они?

— Не верят. Смеются.

— Ничего, — директор грозно встал, — теперь им будет не до смеха! Товарищ Рыбкин, введите всех в курс дела! Начнем.

Откуда-то со стороны шагнул к столу высокий брюнет и оглядел собрание туманным взглядом:

— Моя профессия — иллюзия. Это как раз то, чего многим из вас не достает, не обижайтесь. Кое-чего, конечно, вы достигли, но надо идти дальше, и я научу вас большему. Игрушка — фикция, подобие, воображение, а воображать надо масштабно! Короче, будем обманывать вместе.

Когда шум утих и все подняли глаза на брюнета — вместо него стоял директор и строго на всех взирал.

— А где… иллюзионист?

— В цехе, — пояснил директор, — оформлен главным технологом. Прошу любить и жаловать.

Мы разбрелись по цехам. Работа закипела. Технолог из цирка даром время не терял. С волшебной частотой застучали штампы, аллигаторные ножницы щелкали челюстями, перекусывая металл, как изголодавшиеся нильские крокодилы. Огни сварки смахивали теперь на огни метзавода. В окна фабрики заглядывали любопытные.

— Вы чего тут… делаете?

— Иллюзии.

В отдел кадров повалил народ.

— Запишите туда, где иллюзии.

В цехе меж станков расхаживал Рыбкин, туманным взглядом глядел куда-то вдаль. Ему что-то мерещилось. И с его легкой руки стало мерещиться всем без исключения.

— Ох и сделать бы чего-нибудь такое-этакое, — мечтательно соображал бригадир заготовительного участка Понькин, — тащите-ка, ребята, мне побольше железок. Все тащите, что есть на складе. Я нынче в ударе!

— Построим, Федя, дирижабль и полетим на нем рыбачить! — вдохновился сварщик Митя. — Мечта детства.

На ножницах тем временем кроили что-то необъятное. Наладчики переналаживали штампы. Шептались токари. В литейном закутке колдовали над рецептами пластмассы. Идеи выскакивали одна за другой, как сигареты из автомата, установленного в буфете.

— Все вы — Лобачевские, все — Эдисоны, — поощрял Рыбкин, облизывая пересохшие от нетерпения губы. Глаза его горели вдохновением, и, глядя на него, каждый готов был луну в небе рукой потрогать. Осталось только решить кое-какие организационные вопросы.

— Мне бы «Жигули», — робко просил кто-то из прессовщиков, — как игрушку! По расценкам…

— Будут «Жигули», это нам раз плюнуть, не хуже фирменных, каждому по штуке! — На глаза Рыбкину опять наполз туман — значит, жди новой идеи.

Цех трясло и раскачивало от небывалого накала работы: ухали молоты, стучали прессы, визжали фрезы, снопы искр вылетали из-под резцов. На участке сборки кое-что обозначилось: игрушка в масштабе один к одному, как обещал Рыбкин, — кабина, шасси, полировка…

Не хватало металла.

— Фонды съели на два года вперед! — схватился за голову начальник снабжения. — По металлу, резине, крепежу…

Директор названивал в вышестоящие организации, просил, молил выручить. Соседи помогли, выручили, прослышав, что на фабрике смело идут на эксперимент в деле новой игрушки. Перспектива любого вдохновит.

Наутро была вызвана комиссия принимать образец. Новая игрушка за номером один предназначалась ребятам восемнадцати лет и старше, имела мотор мощностью в шесть десятков лошадиных сил. Бригадир Понькин долго колдовал с мотором. Наконец послышался щелчок, зажглись фары и высветили лица членов комиссии. Они были торжественны.

— Готово! — сказал сварщик Митя и полез было в кабину. Но там уже был иллюзионист Рыбкин.

— Взлет разрешаю! — крикнул директор и махнул платком, отступая в сторону.

Взревел мотор, и игрушка с резвостью фирменных «Жигулей» выехала за фабричные ворота.

— От такой никто не откажется! — восхищенно вздохнул кто-то из членов комиссии.

— Игрушка — лучше не надо!

На итоговом совещании директор подбил «бабки»:

— Металла больше нет, зато план мы выполнили одним махом: по валу, по весу, по стоимости. Наши творческие возможности выросли несравненно, расширились горизонты, и нам теперь все по плечу.

— Один к одному, — взял слово Понькин, — предлагаю дирижабль, мечту детства. Чтобы на игрушке на рыбалку летать…

Вопрос был принят для изучения.

— Я тебя люблю! — подслушал я однажды. Дело было в час пик, в трамвае, стояли тесно, поэтому слышал не я один.

— Давно? — помолчав, спросила она.

— Да! — признался он.

— Как давно?

Так могла спрашивать только жена, и я понял, что они женаты. Это было интересно.

— Семь лет!

Семь лет — это срок их супружества. Сомневаться не приходилось.

— Почему же ты раньше молчал?

Он, конечно, не молчал, объяснялся, только не так удачно, как сейчас, в трамвае.

— Я боялся.

— Чего боялся?

Он понял свою оплошность и замолчал.

— А теперь, значит, не боишься? — допытывалась она, улыбаясь как-то странно.

— Нет.

— Почему?

— Что почему?

Он попробовал уйти от ответа, но не тут-то было. Я тоже женат и легко представил себе, чем это теперь кончится для него. Нашел место объясняться в любви! Дома не мог? Один на один, без свидетелей!

— Ты сказал, что в трамвае не боишься, — внятно напомнила она. — Значит, по-твоему, дома я тебе рот зажимаю? Или, может, я стала хуже и мне можно говорить при людях все, что угодно?

— Нет, но… — запротестовал он неуверенно, озираясь, и эта его неуверенность показалась оскорбительной не только ей одной. В трамвае много женщин, они сочувственно переглядывались: дескать, верь после этого мужчинам!

— Ну, я жду?!

— Чего ждешь! — Он затравленно оглядывался.

— Ты сказал, что я стала… плохая! — В голосе ее стояли слезы. — А ты-то?! Погляди на себя…

Она приглашала нас в свидетели. И мы поглядели! Так, что он покраснел и съежился. Потолкался у двери, хотел сигануть из вагона на ходу, но мы не дали.

— Я ее люблю! — отчаянно заорал он. — А она?!

Я понял, что он не врет. Трамвай и вправду располагает к объяснению: стояли они битый час прижатые, и целый час он разглядывал ее, словно газету, каждую морщинку, и она не смела уклониться, хотя, наверное, думала вовсе не о нем — о косичках дочери, незаплетенных, или квашне, перекисавшей где-то…

— Выходи, — сказала она, — давай, давай, пройди пешком, проветрись.

Проехала на остановку больше.

— Слыхали, мой-то? Никак спятил!

Женщины загомонили.

— Ты будь построже с ним, иначе пропадешь!

— Билет, небось, не взял! Зубы заговаривал.