Элина Савва - Адам и Ева постсоветского периода

Наконец, на амвон вышел молодой батюшка со светлым приятным лицом. Слушая проповедь, все потянулись ближе к нему. Среди всей службы, это был самый понятный для Елены Андревны момент. Но священник говорил совершенно непривычные для её слуха вещи: о прощении врагов и молитве за них. Елена Андревна позабыла о своей спутнице, о том, правильно ли она стала и как выглядит в глазах других. Она внимательно ловила каждое слово, пытаясь вникнуть в смысл.

– Нет ничего благодатнее молитвы о врагах, ибо они – лучшие учителя наши. Они учат нас смирению, терпению и величайшему дару христианина – умению прощать. Обида разъедает только вашу душу, делая её готовой ко греху. Не поминайте зло, не воздавайте тем же – а, наоборот, искренне пожелайте вашим обидчикам всех благ земных и небесных, помолитесь об их исправлении, о спасении их душ – и вы почувствуете, как преобразится ваш внутренний мир. Апостол Павел готов был пожертвовать не просто своей жизнью, а более ценным – своей бессмертной душой ради преследовавших его.

Не попрощавшись с соседкой и не исполнив всех дальнейших предписаний внешнего благочестия, Елена Андревна в глубокой задумчивости вышла из храма.

Дома, повязывая фартук на талию и готовясь к обеденной стряпне, она всё вспоминала слова батюшки и недоумевала: «Как же это – молиться за врагов? И с какой стати? Вот я буду молиться о них, а они мне дальше будут зло какое-нибудь делать… Или всё же попытаться?» И тут Елена Андревна сообразила, что особых врагов-то у неё и нет. «Грабители!» – вспомнила она прошлогоднюю историю. – «Но как же я буду им желать благ земных? Ведь они их получают за счёт невинных граждан! Выходит, я буду молиться о том, чтобы они побольше награбили? Ну, вот ещё!» И, рассердившись, Елена Андревна с силой плюхнула ложку томата в борщ, отчего стая пунцовых брызг разлетелась по белоснежному кафелю, но она не заметила. «Да и потом, если б меня тогда не понесло, всё бы обошлось», – вспоминая болезненную для её самолюбия историю, Елена Андревна схватила без прихватки горячую крышку, уронила её и решила грабителей пока отставить. «А вот, Катерина Ивановна давеча одолжила у меня «ключ» и уже пару недель как не отдаёт!», – возмутилась Елена Андревна и пребольно задела палец открывалкой, откупоривая консервированные огурцы. Она охнула, открывалка со стуком упала, крышка банки отлетела в противоположный угол кухни. «Ну вот, и молись о ней теперь», – закусив губу от боли раздражённо думала Елена Андревна. В окно она заметила, как к подъезду подъехала серебристая стильная машина. Из неё выпорхнула приятного вида девица и, помахав невидимому за тонированным стеклом спутнику, скрылась в подъезде. «Ах, эта, вертихвостка! Каждый раз с другим хахалем», – гневно взбивая тесто думала Елена Андревна. «И как такой благ желать, если у неё и без того полно. Всё хи-хи, да ха-ха. Видеть её не могу, размалёванную!» – метала горячей рукой овощи в салат Елена Андревна. «Недавно идёт нам навстречу с ворохом покупок, а мой Пётр Иваныч, МОЙ Пётр Иваныч, возьми да дверь ей и открой в подъезд – это ж надо, разлюбезничался!»

Пётр Иваныч сидел на диване, читал газету и с некоторым удивлением прислушивался к грохоту кастрюль, крышек и сковородок на кухне. «Странно», – думал он, – «обычно приготовление пищи проходит спокойнее».

Борщ выкипал из кастрюли, свирепо морщась багровой мордой и тяжело ухая крышкой; из духовки раздавался запах чего-то однозначно подгоревшего, на сковородке почернела зажарка, а перед внутренним взором Елены Андревны разворачивалась во всей красе обидная картина: Пётр Иваныч держит открытой дверь подъезда перед смазливой соседкой, она проходит, улыбаясь, как довольная лошадь, спотыкается, роняет один из пакетов, Пётр Иваныч наклоняется помочь, слетают с носа его очки, девица их поднимает, сдувая с них пыль, сложив краснючие полные губы в трубочку прям перед пётривановичевским лицом, он от растерянности краснеет, рука невольно выпускает ручку подъездной двери, которая, качнувшись и начав движение в обратную сторону, легонько прихлопывает по заднице возмущённую всей картиной Елену Андревну, замешкавшуюся в общей неразберихе. Соседка, хохотнув, проскальзывает в подъезд, а Пётр Иваныч, томатнее борща, тупо смотрит ей вслед. Потом переводит взгляд на жену: «Ты не ушиблась Еленочка?» – при этом становясь ещё краснее, хотя, казалось, это вряд ли уже возможно.

«Старый пень!» – прервала свои воспоминания Елена Андревна. – «Лысый, правильный, противный, а перед смазливым личиком – как все!» И звонко, с размаху, замедлившись в начале и ускоряясь ближе к приземлению, полетела любимая чашка Петра Иваныча, разбиваясь вдребезги на мелкие кусочки, один из которых отскочил рикошетом по голени Елены Андревны, оставляя яркую длинную царапину.

У Петра Иваныча от плохого предчувствия ёкнуло сердце. Он появился на пороге кухни.

– Что ты делаешь, дорогая? – спросил изумлённый Пётр Иваныч, в волнении задрав очки на лоб и разглядывая побеленные мукой стены, расплескавшиеся ветряной сыпью томатные капли на белом кафеле, разлитое молоко… Посреди беспорядка стояла хозяйка, с всклокоченными волосами, искажённым злостью лицом, сияющей ссадиной на ноге. Когда он вернул на переносицу очки, то узнал в ней свою Елену Андревну. Она вмиг как-то обмякла и бормотала:

– Я… я… обед готовлю. И ещё, хотела, как в церкви учили – за врагов, то есть о врагах, попробовать помолиться, то есть, я просто размышляла…

«Похоже, врагам – ничего, а кухне нашей досталось,» – подумал Пётр Иваныч, а вслух спросил:

– Но, почему так эмоционально? – он с нескрываемым сожалением разглядывал осколки любимой чашки.

Елена Андревна растерянно развела руками:

– Не иначе как сглазил кто.

Вечером, оттирая присохшие к кафелю томатные капли, она недоумевала: «Как же это вышло? Я ведь пыталась пожелать благ, научиться прощать… Может, пойти у батюшки спросить – он-то говорил с таким видом, будто у него это получается…»

Отшумела, отзвенела Масленица, «отговорила» переливчатым звоном церковных колоколов, оттанцевала на народных гуляниях. Приближалась благодатная пора Великого Поста.

Церковь одела тёмное убранство, спряталось до Пасхи золото хоругвей, строже стали лики, даже солнечный свет не так задорно бил в арочные окна. Только латунные подсвечники, как и прежде, сияли огоньками множества свечей. Природа замерла в преддверии Прощёного Воскресения.

Пребывая в состоянии умиления, Елена Андревна шла из церкви. Перед её глазами проносились моменты службы; в ушах звучали слова проповеди: «Господь говорит: „Не убий!“ И вы скажете себе: ну, ко мне это не относится, я не убийца, мои грехи мелкие. А ведь можно „убить“ неосторожным словом, можно обидеть человека необдуманной фразой, неприветливым взглядом, неуважительными мыслями. И не замечаем нанесённой обиды – проходим мимо. Великий Пост начинается с Прощёного Воскресения – чтобы все попросили прощения у своих близких, знакомых, с чистой душой, очищенной примирением, вошли в светлую пору Великого Поста!»