Ману Джозеф - Серьезные мужчины

И после такого он неизбежно задумывался – не впервые, конечно, – нужна ли вселенной цель. Эта мысль ему тем не менее нравилась. Целая вселенная бурлит внутри, чтобы создать семена того, что когда-нибудь превратится в существование: маленькие разрозненные умы, которые станут вглядываться в небо и осознавать, что, да, вот она, вселенная. Зачем это вселенной? У нее навалом владений, чтобы ваять там безжизненные громадины. Зачем ей впихивать огромную энергию в электричество, именуемое сознанием? Вселенной же проще создать Юпитер, чем лягушку – или даже муравья. Все это неумолимо вело к вопросу, который он старательно откладывал, потому что Ачарью смущала его философская суть, а философы – третьеразрядные мерзавцы. Но Ачарья все равно им задался: так почему же жизнь? К чему все это? Такие мгновения будили в нем раздражение, и ему хотелось, чтобы кто-нибудь оставил ответ в ящике его стола опрятно отпечатанным на бумажке, чтобы прочитать его и сказать: «А, ну да, я так и думал», – после чего пойти домой и хорошенько выспаться.

Дверь отворилась, и он с досадой узрел своего секретаря. Секретарь почему-то вызывал в нем сегодня досаду сильнее обыкновенного. Жуткое привидение этот Айян Мани. Такой свеженький, такой шустрый, совершенно местный в этом мире. Совершенно безнадежно одержимый жизнью. Вечно занят, вечно что-то замышляет. Ачарью позабавило, что он кого-то считает местным в этом мире, – он не понимал, в чем функция неместного. Но все же считал, что есть местные, а есть неместные. Спросил себя: а сам-то он какой?

– Сэр, – сказал Айян в третий раз.

– Да.

– Я привел сына.

Ади тоже теперь просунулся в дверь и с любопытством глядел на Ачарью из-за отцовой спины. Приятная улыбка возникла на лице Ачарьи и удивила даже Айяна. Когда завершился его роман с Опарной, Ачарья сделался еще угрюмее и замкнутее, чем прежде. Бывали дни, когда он возбужденно раскачивался в кресле, просто так, но обычно уходил в себя. Опять сделался мамонтовой тенью, прибывающей или отбывающей.

– Вот он ты, – сказал Ачарья. – Заходи.

Ади не двинулся с места. Он широко открыл рот, высунул язык и издал глупый хохоток.

– Спрячь язык, Ади, – велел Айян строго. – И зайди.

Мальчик нерешительно переместился внутрь. Ачарья воздвигся над столом и отправился к белым диванам в углу.

– Давайте сядем здесь, – предложил он.

Ади сделался поувереннее и сел лицом к Ачарье через столик, на котором стояла стеклянная ваза, та самая сообщница недозволенной любви, – теперь в ней стояли свежие орхидеи. Мальчик посмотрел на отца и похлопал диван рядом с собой. Но Айян не шевельнулся.

– Садитесь, – нетерпеливо велел Ачарья. И впервые в жизни Айян Мани сел в кабинете директора.

Ачарья внимательно разглядел мальчика и произнес:

– У него слуховой аппарат в другом ухе.

– Что, сэр? – переспросил Айян.

– На фотографии в сегодняшней газете у него слуховой аппарат был в правом ухе. А сейчас – в левом.

– А, вы об этом, – хихикнул Айян. – Они по ошибке отзеркалили снимок, сэр.

Ачарья ничего не заподозрил. Его просто зацепила эта зрительная аномалия. Он не стал дальше разбираться. Ему интереснее был сам мальчик.

– Он с виду совершенно нормален. Гении нынче выглядят вот так?

– Он просто обычный мальчик, дурачится, сэр, – сказал Айян.

– Я гений, – дерзко объявил мальчик.

– Наверняка, – сказал Ачарья. – Скажи мне, Адитья, как тебе удалось запомнить столько простых чисел?

– Они непредсказуемые.

– Ади, – сказал ему отец, и в голосе послышалась резкость, – тебя спрашивают, как тебе удалось запомнить первую тысячу простых чисел.

– Я слышу их у себя в голове.

– Правда? – спросил Ачарья, забавляясь. – Тебе нравятся простые числа?

– Да. Они непредсказуемые.

– Верно, верно. А мне вот простые числа всегда казались уродливыми. Когда был в твоем возрасте, я любил четные. Тебе четные нравятся больше нечетных?

Ади пожал плечами.

– Ади, нужно говорить «да» или «нет», – укорил его отец. – Не сиди просто так и не гримасничай.

– Кем ты хочешь стать, Ади? – спросил Ачарья.

– Я хочу работать в Научно-исследовательском институте.

– Так и сделай. Может, тебе стоит пройти наш вступительный экзамен, – бодро предложил Ачарья.

– Ладно, – сказал Ади.

– В нем участвует десять тысяч студентов со всей страны. Но лишь сотня проходит по конкурсу. Если хочешь, можно попробовать.

– Ладно.

– Тогда расти скорее.

Искрящиеся глаза Ачарьи оглядывали мальчика в уютной тишине, какая для ученого всегда была разновидностью беседы. Ади нервно повернулся к отцу и вскинул брови. Взоры Ачарьи постепенно затуманились.

– Из всех человеческих уродств, – сказал он тихо, – гений – самое полезное.

Ученые Института тоже сходились во мнении, что новости распространяются быстро. Но в тот вечер разгорелся диспут, насколько быстро. Айян Мани наблюдал из-за столика в углу столовой, как возник спор между двумя математиками средних лет, сидевшими в большой компании. Компания разместилась у окна, смотревшего на холмистый двор и древние одинокие деревья. Поначалу в обсуждении – под умиротворяющий морской бриз и шорох спокойного моря – присутствовали и наука, и милая трепотня. Но постепенно дискуссия переросла в серьезную перепалку. Один математик сердито попросил принести ему бумажную тарелку и принялся царапать на ней длинную цепочку формул – доказать, что, если известны значения различных вероятностей, можно вычислить, с какой скоростью распространяется та или иная новость, например – смерть коллеги. Другой математик сердито попросил принести еще одну бумажную тарелку и записал на ней что-то, доказывающее, что, даже если значения различных вероятностей известны, скорость распространения новости предсказать невозможно. Скорость есть функция расстояния, заявил он. И хотя новости, да, распространяются, но не в физическом пространстве, и в таком случае как может идти речь о скорости? Первый математик помотал головой и сказал, что тут разговор о «нелинейном» расстоянии, и поэтому новости в физическом пространстве все же распространяются. Айян не вполне понимал, что они подразумевали под вероятностями или под нелинейным пространством. Но уходить из столовой не хотелось. Примерно через час ученые дружелюбно договорились на третьей бумажной тарелке, что плохие новости распространяются быстрее хороших. А это Айян и так знал.

Он вспомнил об этом эпизоде примерно через месяц, одним нервным декабрьским вечером, когда сидел среди своих телефонов и ждал начала тарарама. Но ничего не происходило. Минуло два часа, с тех пор как пресс-секретарь объявил в пресс-релизе, разосланном по всем газетам и телеканалам: «Потрясающий прорыв свершился». В то утро Опарна Гошмаулик прервала уединение в своей подвальной лаборатории с двумя американскими учеными, наблюдавшими анализ содержимого криогенного пробоотборника. В руках у Опарны была пачка бумажек – подборка записанных вручную заметок, скрепленных бечевкой. На последней странице она, несообразно тонким неприметным почерком, приходила к заключению: «Результаты безоговорочно показывают, что на высоте 41 километр обнаружены живые клетки. Обнаружены споры палочковидных бактерий и грибка Engyodontium album de Hoog ».