Ману Джозеф - Серьезные мужчины

– И поэтому ты все это устроила?

– Попытайся вникнуть. Мужчины унижали меня всю жизнь. Я не знаю почему, но про мужчин я это помню. И вот я схожу с ума по старику. И он тоже меня бросает. Я тебя убить хотела. Правда. – Она вперилась в свою ладонь и тонкие пальцы, которые, как ей показалось, выглядели чуточку слишком костлявыми и постаревшими.

Он не узнавал сидевшую напротив женщину. Он мучительно сострадал ей, но потом вспомнил: уничтожение-то грозит сейчас ему.

– Что же нам теперь делать? – спросил он робко.

– С нами все кончено. Вот и все. С обоими. Твоей репутации крышка. А меня больше никто не наймет, – сказала она буднично. – Все плохо, Арвинд. Даже если ты станешь вопить с верхушки водонапорной башни, что ты невиновен, с тобой все равно все кончено. Даже на твою долю хватит стервятников, желающих тебя добить. Они уже знают, что им делать.

– То есть в пробе ничего не было?

– Ты сейчас об этом волнуешься? Были ли в пробе пришельцы? Какое хамство.

– Говори, Опарна, было ли что-то в пробе?

– Ничего там не было. Воздух.

Ему показалось нелепым, что сейчас для него мучительнее всего был провал Шаровой миссии. Он отвернулся к окну и попытался смириться с ударом поражения. Ему хватало мужества принять наказание Опарны и мудрости понять, что такова природа любви – не знать соразмерности ни в дарах, ни в расплате. Но понимание, что ему теперь придется отказаться от радости и облегчения, какие обрел он, найдя в стратосфере пришельцев, сокрушило Ачарью. Он заподозрил, что второй попытки может не случиться. И впервые в жизни познал страх унылого, порожнего будущего.

Он подошел к окну и глянул на спокойное море. За спиной он ощущал присутствие Опарны. Ему было не странно, что они – вместе, но без единого слова, как старая пара, которой не нужны речи. Оба не отрываясь смотрели в окно, однако никогда прежде, даже своими первыми нагими взглядами в подвале, не проникали они друг в друга так глубоко.

Когда наконец она заговорила, то была лишь разновидность тишины, словно шум моря и песни птиц. Он услышал, как она мечтательно рассказывает о своем волнении, когда прибыл пробоотборник, и о надеждах, что в нем отыщет ему повод для счастья.

– Мы произвели все мыслимые проверки, Арвинд, – сказала она, – и когда я начала понимать, что там ничего нет, знаешь, что я сделала? Я четыре дня не выходила из лаборатории. Четыре дня и четыре ночи, без перерывов, я проверяла и проверяла, потому что не хотела тебя печалить. Но на четвертую ночь что-то случилось. До меня что-то дошло. Словно я внезапно пробудилась от дурацкого сна. И мне стало так стыдно. Я спросила себя, отчего я так цепляюсь за мужчин. Вот старый мерзавец, причинивший мне столько боли, а я тут с ума схожу, лишь бы его осчастливить, как дура ищу что-то в дурацком стальном ящике. Я так на себя разозлилась, Арвинд, – и на тебя, и вообще на все.

И вот под покровом утренних сумерек она загрязнила образец микробными культурами, какие нашлись в лаборатории. Это ее утешило. Она сказала, что от мысли полностью его погубить она почувствовала себя и сильной, и в кои-то веки умной.

Они вновь терпеливо умолкли в противоестественном единении. А затем он услышал, как ее легкие шаги удаляются из кабинета. После этого он простоял у окна много часов подряд. Голуби прилетали, восторженно присаживались на подоконник, но пугались его призрачного взгляда. Внизу, на дорожках вокруг главного газона, ученые сбивались в кучки. Их возбуждение, замаскированное под потрясение, ни с чем было не перепутать – в точности так же гостей на похоронах развлечение смерти переполняет ужасом. Ачарья начал понимать загадочное хладнокровие мужчин, ведомых на эшафот. Его всегда завораживала их ровная походка и сила ног, что несли их неуклонно к полому деревянному пьедесталу. И вот теперь он переживал почти то же. Внутри – тошнотворный, обессиливающий страх, от которого пахло гноем. Но, как и осужденные, идти Ачарья мог.

Звонки начались под вечер. Ачарья предоставил телефоны самим себе. То и дело заглядывал Айян – сообщить, что старые друзья и журналисты звонят и умоляют о разъяснениях. В приемной скапливались посетители, и их бормотание постепенно перерастало в первые шумы надвигавшейся бури.

– Что же нам делать, сэр? – спрашивал Айян.

Новость о письме Опарны полетела по миру, заражая всякого хоть сколь-нибудь заинтересованного. Копии письма невесть как начали сыпаться во входящие журналистам и ученым, с темой письма «Индийский Усок» – Ачарью уже сравнивали с опозорившимся южнокорейским ученым Хваном Усоком, обнародовавшим вымышленные революционные открытия в исследовании стволовых клеток. Блоги полнились возмущенными причитаниями о современной науке, изобилующей фальшивками, более сострадательным анализом, отчего вдруг великий ученый пал так низко, и бесстрастными опровержениями старых зубров, отказывавшихся верить, что Ачарья на такое способен. В письме Опарны им явственно виделась месть разъяренной женщины. Но всем, так или иначе, хотелось считать, что Арвинд Ачарья повержен. Хмурые телерепортеры у крепостных ворот Института рассуждали о потрясении, постигшем научное сообщество.

Астроном в сиянии славы, обнаруживший пришельцев, сбит в полете красавицей-коллегой, заявившей, что она по его указке подделала результаты исследований. Вот это история.

Разбирательство назначили в комнате без окон. Бежевый, отчего-то безупречный ковер, молчаливая отчужденность. В отличие от прочих соборных пространств Научно-исследовательского института, где обширные овальные столы сообщали стульям вокруг себя равенство – по крайней мере, до того, как их занимали неисправимые спесивцы, – эту замыслили с явной целью: отчитывать. За красновато-бурым дубовым столом с одинокой розой, выглядывавшей из узкой белой вазы, сидели с торжественностью, которой сами себя наделили, пятеро мужчин. Все стулья из комнаты вынесли, оставив всего два, и вид у них был чрезвычайно строгий, без подлокотников, и их, унылые, развернули сиденьями к судьям.

Опарна вошла с продуманной улыбкой на грани мрака и удали. На ней были небесно-голубые шальвары и сорочка. Волосы ниспадали томными локонами. Она увидела мужчин за столом – сокращенный вариант Тайной вечери, – и ее неумолимо потянуло расхохотаться. Басу – черный костюм, красный галстук – по центру, Намбодри – справа от него. Остальных троих она не знала. Этим, должно быть, за пятьдесят.

Здороваясь с Опарной, мужчины поднялись один за другим.

– Пожалуйста, садитесь, – великодушно предложил Басу. Она села на один из двух суровых стульев и задумалась, откуда этим мужчинам известно, как это все надо обустраивать. Подобное расследование не имело прецедентов, но они знали, как именно расставить стол и стулья. Опарна попыталась вообразить, что произойдет, когда появится Ачарья. Они вдвоем, вместе, в этой комнате, на этих стульях, будут смотреться словно скверная пара на семейной консультации. И она вновь постаралась не расхохотаться.