Владислав Ванчура - Причуды лета

— Такие резкие движения и такое увлечение игрой,— заметил Антонин, наклонившись к майору,— неприличны духовному лицу, и аббату следовало бы прекратить эти занятия. Повидал я в жизни дурачков, которые поступали как он, а потом жалели о своей несдержанности, потому что кто начнет без навыка метать малые или большие тяжести, тот делает это так нескладно, что обязательно сдвинет материю мозжечка либо продолговатого мозга.

— Говорят о некоторых историках, что они занимались физическими упражнениями,— продолжал Антонин, повысив голос,— и я слышал, что среди любителей литературы были бегуны. Но разве это основание для того, чтобы каноник носился как бешеный по полю и прыгал через колючий кустарник?

— Что вы хотите сказать, маэстро? — спросил каноник.— Мне кажется, в своих поисках выражения вы дошли до той степени непонятности, когда она становится уже забавной.

— Я вижу,— сказала пани Дурова,— вы спорите о какой-то чепухе, а кричите так, будто речь идет о деньгах.

— Мой муж — грубиян.

Сколько раз я толковала ему, чтоб он в летние месяцы говорил тише и вежливей, так как наша профессия требует встречать клиента приветливо, будь он даже мошенник, который ворует мыло и рвет в кабине мое полотенце на портянки.

Говоря это, пани вошла в лодку и, отвязав ее, переправилась на другой берег, к аббату.

— Мой муж — невероятный осел,— сказал она.— Идемте, сударь, я перевезу вас, и вы скажете ему это напрямик.

Войдя в купальню, аббат поздоровался и подсел к майору.

— Ваш стакан слишком долго стоит полный,— сказал Гуго.— Может быть, лучше его не пить?

— Выливать вино? — возразил аббат.— Выливать вино и портить книги — тяжкий проступок, сударь!

— Что касается вина, это верно,— подтвердил Антонин.— Я знаю случай с одним трактирщиком, которого посадили в тюрьму за то, что он вышиб затычку из винной бочки.

— Это напоминает мне итальянский поход. Знаете, отчего была проиграна первая битва на Пьяве? {5} 5 Битва на Пьяве .— Речь идет о кровопролитных сражениях в период первой мировой войны между австро-венгерскими и итальянскими войсками на берегах реки Пьяве (1917 год). — спросил майор Гуго, взволнованный ужасами войны.

Потом, заметив, что ни тот, ни другой приятель не хотят слушать его рассказ, заговорил о диспозиции войск и о винных погребках северной Италии.

— Знайте,— начал он, повернувшись к пани Дуровой,— знайте все, что армия не имела посуды, так что вино пили из горсти. Солдату приходилось аккуратно протыкать бочку, как можно ниже, при помощи штыка, и — вино било ключом. Получалось, что все подвальное помещение бывало залито вином, и так утонули некоторые полки. Метод открывания бочек штыком не экономичен: при нем бывает пролито большое количество напитка. Напитка, отменно пригодного к тому, чтоб подымать упавший боевой дух.

— Боевой дух! — сказал Антонин.— Ревущий дух горлодеров, которые палят по врагу из укрытий! Если в вас присутствует боевой дух, подымите без всякого шума центнер, майор.

— Э-э, я могу прочесть вам несколько стихов, не имеющих отношения ни к кровопролитию, ни к поднятию тяжестей, но завоевавших весь мир,— воскликнул аббат.

Тут вокруг бутылки поднялся страшный сумбур — каждый старался перекричать другого:

— Не повторяйте этого вздора из писклявых библиотек!

— Дайте сказать!

— Бросьте! Это та самая проделка штаба с бинтом и с подвязанным подбородком!

— Прошу иметь в виду,— сказал Гуго,— что все, что я способен ценить в представителях дурных профессий, это сдержанность. А вы кричите. Тихо! Возьму вот это оружие и пойду на вас.

При этом майор схватил маленький шест, с помощью которого выравнивают руки и ноги при обучении плаванию, и, встав в положение полуприседания, великолепным выпадом сбил опорожненную бутылку.

— Черт побери! — вскрикнул Антонин.— Что вы делаете? Ведь аббат помрет со страха.

Каноник же перелистывал книгу и, найдя нужное место, промолвил:

— Ладно, ладно, сокрушите этот кладезь порнографии кулаком либо топором. Он заслужил свою участь. Не жалейте сил, я знаю средство вас образумить.

Тут он подошел к майору, неутомимо продолжавшему яростный поединок, и стал громким голосом читать VII книгу од Горация, между тем как длинный Антонин, не знавший иных способов выражения силы, брызжущей и рвущейся из здорового тела, схватил какой-то чурбан и сто один раз поднял его вверх.

Пани Катержина Дурова, слушавшая каноника, который сыпал красивые стихи, как горох, скрестила руки на груди и сказала:

— Я стою и слушаю вас, сударь. Говорят, латынь — язык римлян, и утверждают, будто язык этот умер и теперь мертв. Какой вздор, аббат! Вы говорили достаточно бойко и достаточно долго, чтоб мы с этим не согласились.

Но теперь отдохните и расскажите мне что-нибудь на нашем родном языке, так как, говоря по правде, смысл латинской речи понятен мне только наполовину. Она так обстоятельна! Эта расчлененная речь кажется мне порой чрезмерно выразительной, она напоминает град, хотя я не сомневаюсь, что вы читали о благородных чувствах.

О да! Бывало, мы коротали время шутками-прибаутками, пением и игрой на музыкальных инструментах. Ах, сударь, вы бы с ума сошли, услыхав, как кто-то из них играл на губной гармошке. Он просто за душу хватал, распевая свои песенки. Я уверена, что его изобретательность немногим уступала профессиональному умению, хоть вы бывали за границей и учились до преклонных лет.

Сказав это, она скинула с лавки удочки, лески и прочую рыболовную снасть и, шагнув через валяющуюся на земле стиральную доску, перетащила скамейку на южную сторону купальни.

— Ну, сударь,— продолжала Катержина Дурова,— пойдите сюда, ко мне. Это сиденье не так неудобно, как вам кажется, и мы обойдемся здесь без латыни. Эти двое,— прибавила она, указывая на маэстро и майора,— не разберут ни слова. Бьюсь об заклад, что они рассказывают друг другу об огнестрельном оружии и о каком-нибудь идиотском состязании. Вы поглядите на моего супруга: отвел левую руку в сторону и, конечно, хочет убедить майора, что в таком приеме — невероятная сила. Ах, как мне быть, если этот неделикатный человек кричит только для упражнения дыхания и расширения грудной клетки? Что мне делать, если я вижу, как он изо дня в день скачет и прыгает с шестом до самого потолка?

— Маэстро слишком хлопочет и заботится о своем теле,— ответил каноник,— но я никогда не понуждал и не поощрял его к тому, чтоб он делал это без ограничений. Маэстро, вы и я, сударыня, находимся в тех летах, когда уже не кричат во всю глотку, когда проходят мимо соседского плетня, не испытывая соблазна через него перепрыгнуть. Я не люблю того, что делается напоказ.