Андрей Рискин - Все пропьем, но флот не опозорим, или Не носил бы я погоны, если б не было смешно

Кэп, не получивший доклада с боевого поста, разъяренный подобным блинством, влетал в Витину каюту и обнаруживал пьяного в сиську старшего лейтенанта Ковтунова, дрыхнувшего на койке. В каюте стоял запах шила. Свеженького.

Витю драли нещадно, но не более.

Через три месяца Витя пришел к командиру:

– Товарищ командир, не могу больше, чувствую, что погибаю! Разрешите убыть для лечения от алкоголизма?

Кэп – ну что ему делать? – разрешил.

В лечебнице для алкоголиков Витю проверили на рвотный рефлекс. Не берет, гад! Попробовали еще раз. Опять никакого эффекта. Оно и понятно – организм-то у Вити чист, аки стеклышко, в нем в жизни и миллиграмма спиртного не было. Через месяц врачебно-лечебных мытарств доктора сдались.

– Неизлечим, – доложили кэпу.

На борт «корвета» Витя не вернулся. Комиссовали.

Не знаю, уж кто проектирует корабли, на которых наши мореманы бороздят просторы Мирового океана, но люди это душевные. Однозначно. Потому что каюты у нас спроектированы так, что шкаф обязательно расположен рядом с дверью.

Конечно, есть определенные неудобства: начинаешь одеваться, а тут в дверь моряк ломится с очередным идиотским вопросом. И бац тебя по корпусу железной дверью! А морячки у нас спокойно дверь открыть не могут – им обязательно дурную силушку надо приложить.

Впрочем, это мелочи. Удобств больше. Потому что под каждым шкафчиком расположен выдвигающийся ящик. И если его чуть-чуть выдвинуть, то дверь открыть невозможно. По крайней мере – полностью.

Особенно если на борту проверяющий. Пока один из присутствующих в каюте недовольным тоном громко бурчит: «Опять рундук вывалился!», второй успевает убрать со стола пузырь с шилом и спрятать скромный закусон.

Мы эту схему на «Линзе» отработали до мелочей. Ибо любимый наш замполит отряда Сергей Платонович Шпак шакалил по каютам почем зря. Ежечасно.

Собирались мы у дока. Вчетвером. Ваш покорный слуга, штурманец Леха Александров и Савелий Штангаров, хозяин каюты. Плюс «сожитель» дока по каюте Толя Базденков из ПрибВО [52].

«Пулю» писали.

Но как только в дверь ломился Платоныч, работали четко: штурманец как самый молодой с упомянутым бурчанием задвигал рундучок, а мы мигом убирали со стола лишнее. И когда Шпак попадал в каюту, на столе стояла шахматная доска, красовалась книга «Избранные партии Алехина», над всем этим с умным видом нависали мы вчетвером и, не обращая внимания на вошедшего, рассуждали:

– Не, Алехин тут не так ходил…

– Что значит – не так? Ты посмотри, вот же в книге его партия расписана…

И т. д.

Платоныч, потоптавшись, просил у дока «что-нибудь от головы», мол, разболелась. Понятное дело, причина ему нужна была, чтобы проверить, чем там господа офицеры занимаются.

Док выдавал Шпаку таблетку. Снотворного. Чтобы спал побольше и поменьше по кораблю шастал.

Иногда смеха ради вместо димедрола Платоныч получал пурген. Тогда в гальюне, расположенном за переборкой докторской каюты, долго раздавалось старательное сопение.

Мы его слышали, особенно когда мизер расписывали. Мизер – штука, которая требует тишины и сосредоточенности.

Голова у него, видите ли, болит! Конечно, болеть будет. От загадки: почему четыре офицера запираются в каюте на три-четыре часа, а когда выходят, оказываются совершенно трезвыми?

Леша Савельев лихим был командиром. А командовал он «ПК-12» – противолодочным катером. Старым, как ботик Петра. Но в море катерок ходил.

А тут команда – «ПК-12» расконсервировать, а собрата его, такого же древнего, но стоящего в консервации, в строй ввести.

Посмотрел Леша на новую свою посудину, похолодел. На такой, конечно, в море выйти можно. Но вернуться – вряд ли.

Подогнал Леха это корыто, поставил рядом со своим и… поменял местами бортовые номера. А в назначенное время доложился: так и так, расконсервация произведена, замечаний нет, готов служить и даже могу выйти в море.

И вышел, и вернулся. Отработал все задачи, когда вдруг выяснилось, что дело нечисто. Катер-то новый, а аппаратура и механизмы на борту под старыми номерами.

Вызвали Лешу на ковер, отфачили, как полагается. Пинком под зад из адмиральского кабинета вышвырнули. И думают, что с ним делать. Под трибунал сразу же или на парткомиссию сперва?

Первым додумался начпо.

– Под трибунал, конечно, можно, – говорит он адмиралу, – вот только после него и нас туда потащат.

Тут и до адмирала дошло. Дал тот команду «флажкам» [53]дело это похерить. А Леху к нам в дивизион тральщиков перевели.

На повышение.

Карьера кавторанга [54]Шуры Печени (Печень – это не кличка, это фамилия такая) – идеально-образцовый показатель возможности служебного роста на флоте.

Как он умудрился при своей дуболомости окончить училище – вопрос отдельный. Но на флот, как все мы, пришел лейтенантом. Командиром группы на подводный ракетоносный крейсер. В БЧ-2 (ракетно-артиллерийскую боевую часть).

Через годик службы нагрянули главкомовские стрельбы. А бычок артиллерийский, как назло, в отпуске. Понятное дело, стрелять пришлось дивизионному артиллёру [55]. Он и запулил ракету куда положено более чем успешно.

Но доложили во избежание неприятностей, что стрелял Шурик. Отдел кадров среагировал, как всегда, оперативно. И Шура Печень стал помощником командира.

Матросики прибалдели. И стали развлекаться.

Звякнут из второго отсека по «Каштану» [56]в центральный [57]и доложат, что у них насос из строя вышел, так они его, мол, в третий отдали.

Шура реагирует:

– Третий, мать вашу, вы зачем насос забрали?

Насос тонн эдак на семь тянет.

В третьем недоумевают:

– Какой насос? Вы что, с ума сошли?

Встревает командир.

Уже без «Каштана»:

– Печень, радость моя, сними шапку! Думать мешает!

Ну да ладно.

Как всегда, пришла пора кого-то на классы отправлять. Понятно же, что нужного на корабле офицера, будь он хоть семи пядей во лбу, пусть даже это второй Нахимов, на учебу – на целый год-то! – хрен кто отпустит. А кто не нужен? Шурик! Вот ему и пишут отличные, как говорится, референции.

И Шура едет на классы.

И возвращается по закону подлости на ту же лодку. Правда, уже старпомом. Кэп скрежещет зубами, но поздно пить боржоми, когда желудка нет.

Проходят годы.

Шуре пора бы и капдва получить. Да не тянет. Только через командирский труп.

Тут кэп в отпуск намылился. И, к счастью, трем литюхам [58]пришла пора старлеями стать.

Вызывает кэп Шуру:

– Печень, значит, так: три представления я отправил. Но вот тебе на всякий случай три чистых бланка с секретной печатью. Если представления вернут – ты этих кадровиков-бюрократов знаешь, – заполнишь и отправишь. И подпись тут моя стоит.