Коллектив авторов - Осторожно, писатели! [сборник]

— Сёма, — обрадовался Константин, — какими судьбами? Как сам? Как наши?

— Костя, мой ты человек, — Ривкин, обнажил крепкие прокуренные зубы и обнял одноклассника.

Нежданную встречу отмечали тут же, за душевными разговорами время летело незаметно и благостно; посетители приходили и уходили, а пара пожилых мужчин с повлажневшими глазами, перебивая друг друга, вспоминали своё счастливое детство.

Когда часы над стойкой показали одиннадцать, дед Костя засобирался.

— Ты куда, Константин, давай ещё по одной?

— Сёма, слушай, у меня дельце тут одно, может, сделаем, а потом продолжим…

— Какое ещё дельце? — с трудом ворочая языком, спросил Ривкин.

— Да внучку надо оформить, — ответил дед Костя и в общих чертах поведал свою историю.

Они выпили за внучку, выпили за удачно выбранное имя и, покачиваясь, направились за свидетельством в ЗАГС.

Когда глава семейства Милько вернулся домой, было уже темно и в деревне почти все спали. Не ложились только в хате новорождённой, присутствующие в доме встретили деда яростно и враждебно.

— Ты где был, чёрт тебя дери?! — внешний вид мужа совсем не понравился бабе Наде.

— Константиныч, из‑за тебя насухо день прошёл, ты что, в Китай ездил внучку регистрировать?! — набросились мужики.

— Папа, ты хоть зарегистрировал Наташу?! — встревоженно спрашивала дочь.

Остальные красноречиво молчали, атмосфера накалялась…

— Где свидетельство о рождении?! — не унималась жена Константина.

Не совсем протрезвевший дед Костя молча подал документ, бережно завернутый в старую засаленную газету.

Баба Надя достала из футляра очки, развернула свидетельство, прочитала его, чуть слышно шевеля губами, посмотрела ненавидящим взглядом на мужа и обреченно села на лавку:

— Ну ты и му…ак…

Переглянувшись, все бросились читать свидетельство о рождении. Дед Константин быстро выскочил на улицу и посеменил в сторону сарая, пытаясь вспомнить произошедшее в районном ЗАГСе.

И он вспомнил, что перед тем как открыть дверь заведующей, его друг Семён остановился, тупо уставился на одноклассника и, прерывисто выдохнув, спросил:

— И что это за имя — Наташа… Наташа… Вот Роза — это да! Давай лучше Розой назовём?

— Давай, — беззаботно согласился совершенно пьяный дед Милько.

На том и порешили.

Так и живет в деревне Пороховичи Роза Ивановна Милько, хотя все зовут её Наташей.

В окна задувал сильнейший ветер. Несмотря на то, что солнце палило и температура была +25, сквозняки оставались сквозняками: со стола слетали салфетки, мелкие листки бумаги, дверь кабинета открывалась сама собой и с резким противным стуком захлопывалась…

Добравшись наконец до дома, я вздохнула с облегчением. Во‑первых, устала поправлять причёску (в зеркале увидела стоявшие вертикально, как после удара током (?!), залакированные перед выходом на улицу, волосы), а кроме того, устала бороться с бесстыдством ветра, стремящегося задрать мою широкую юбку до самого подбородка…

Наконец, наш новый дом… Люди въезжают до сих пор, делая ремонты и благоустраиваясь. Что это валяется под ногами?.. Москитная сетка… Странно… С чего бы это фирме, которая недавно их устанавливала во всех квартирах, раскидываться своим товаром! Наверно, забыли погрузить в спешке (всё‑таки, последний день рабочей недели!)… А может, выпала из какого‑нибудь окна? На всякий случай я подняла голову и пошарила взглядом по окнам — вроде, все с сетками…

А! — махнула рукой. — Найдётся хозяин! Мне до чужих сеток нет дела!..

Однако почему‑то вернулась обратно, подобрав её (небрежно брошенная сетка лежала так одиноко!..), и занесла в подъезд, аккуратно прислонив лёгкую рамку к стене возле входной двери.

До позднего вечера я колдовала на кухне. Окна распахнула, чтобы сладкий, немного приторный аромат пригоревшего варенья улетучивался вместе с порывами ветра. Муж читал газету. Замечаю, что он отмахивается от пары мух… Откуда?!

— Залетают, когда в дверь входим, — пояснил муж, не отрываясь от газеты и с аппетитом похрустывая свежим огурчиком… Через минуту он уже отмахивался от двух пар мух… А ещё через минуту на липкую банку с клубничным вареньем сел огромный шмель… Пока я прогоняла шмеля, муж, которому, видимо, надоело воевать с одолевшими его мухами, оторвался от газеты и потянулся к окну — закрыть…

— Где наша сетка?!

В вопле слышалось не одно только недоумение, а горечь и обида… Ещё бы! Остаться в такую жару без москитной сетки — смерти подобно! Обречь себя на бессонные ночи: окна открыть — кровопийцы‑комары одолеют, не открывать — лежать в духоте бетонной коробки квартиры, обливаясь ручьями пота (как всегда это бывает: кондиционер, в череде ремонтных работ и необходимых приобретений оказался последним!)…

В мгновение меня осеняет, и я, остолбенев на секунду, представляю валявшуюся под ногами у подъезда москитную сетку (…а ведь хотела ещё в фирму звонить, чтобы прибрали!..) Наскоро освободившись от фартука, на ходу надеваю туфли и мчусь на первый этаж — туда, где несколько часов назад оставила столь незаменимое и вожделенное в сей миг чудо человеческой мысли и технического прогресса!

«Чудо» стояло на том месте, где я его и оставила! Мысленно возблагодарив высшие силы, поселившие рядом с нами честных и чистых на руку соседей, я нежно прижала к груди лёгкую рамку с москитной сеткой…

Как мало, оказывается, надо, чтобы почувствовать себя самым везучим на свете человеком!..

«Надо худеть!» — в очередной раз услышал он и усмехнулся. Эту фразу она повторяла уже несколько дней. Значит, скоро начнётся.

Она стояла перед зеркалом и, положив руки на талию, натягивала назад лишнее, создавая идеальную фигуру.

Бока выползали сквозь пальцы, и она, поворачиваясь из стороны в сторону, недовольно оглядывала себя со всех сторон.

Наконец, опустив руки и вернув на место плотное тело, вздохнула и подошла к нему.

Он понял, что отношения вновь портятся. Сегодня последний вечер, когда она к нему ещё добра.

Он любил её всякой и не особенно переживал по поводу её внешности. Но когда в очередной раз она бралась за себя и садилась на «жесточайшую» (так она называла свою диету, когда позволялось пить лишь однопроцентный кефир), он вместе с ней переживал стресс.

Она в это время ходила злая, голодная, поминутно считала дни, оставшиеся до конца испытания. А когда наконец стрелка весов, покачавшись вокруг заветной цифры, останавливалась в нужном месте, с победоносной радостью возвращалась к обычному образу жизни.

Опять накупала всего и много.

В такие дни он отъедался: мягкий сыр, калорийная ветчина, молоко нормальной жирности, а не безвкусное полупрозрачное. Особенно он любил «вредную» пиццу и макароны с мясом.