Борис Егоров - Маски

Аня вдруг сдвинула бровки и попыталась принять строгий, серьезный вид. Именно попыталась, потому что серьезным ее лицо просто не могло быть. На нем постоянно играла улыбка. Даже во сне Аня Зябликова, наверное, улыбалась.

— Костя, как вы не следите за своей речью! У вас что ни слово, то «вообще», «так сказать», «значит», «вот», «понимаешь». И еще я слышала от вас… Как это вы говорите, когда твердо обещаете что-нибудь сделать? Ага! Вспомнила: «заметано», «железно»!

Костя побагровел от стыда. Чтобы выйти из неловкого положения, он попытался оправдаться, но вышло еще хуже:

— Я, вообще, и сам не люблю этих навязчивых слов…

Потом он всю дорогу твердо держал предательский язык за зубами. Да и о чем можно было говорить? И хорошая погода, и массовка, и пароход, и разные студенческие дела — все исчезло из его головы. Осталось только одно: мысль о том, как ему снова завоевать Анино расположение. А оно казалось безнадежно потерянным. «Что бы такое сделать? Чем бы отличиться? — С горя вздохнул даже: — Эх, если бы сейчас кто-нибудь тонул!.. Я бы немедленно спас…» Но тонуть никто не хотел. Тонул сам Костя…

В тот же день Жохов при свидетелях заключил со своим другом Олесем Зозулей договор: если он, Костя, не избавится от проклятых навязчивых слов, то за каждое прорвавшееся Зозуля берет с него три копейки.

Больной и не подозревал, как тяжело будет лечить недуг. И не только морально: к вечеру карманы Зозули уже раздувались от мелочи.

Несколько раз Костя бегал к ближайшей продавщице газированной воды разменивать рубли на трехкопеечные монеты. Продавщица смотрела на него широкими от удивления глазами. «К чему вдруг этому молодому человеку столько трехкопеечных монет? Если бы двухкопеечные, понятно — для телефона. А тут…»

— Это у нас такая игра, вообще… — пояснил Костя, догадываясь о вопросе, которым озадачена газировщица.

Мелочь снова быстро перекочевывала в карман строгого Зозули.

Роковые последствия договора, заключенного с Зозулей, начали весьма ощутимо сказываться на Костином бюджете, и чтобы как-то сбалансировать его, Костя в качестве первого шага перешел с «Беломора» на «гвоздики».

Друзья уговаривали строгого Зозулю, просили сжалиться над Костей. Но сборщик штрафов был непреклонен.

— Ничего не случится. Пусть он несет материальную ответственность за свои слова.

— Как же «не случится»? Он сегодня в столовой уже от второго отказался. Вот-вот полную голодовку объявит.

Если Косте приходилось слышать такие разговоры, он немедленно их пресекал, говоря, что Зозуля — настоящий товарищ. А сам с упорством Демосфена продолжал работать над исправлением недостатков своей речи.

И результаты сказались довольно быстро: продавщица газированной водой все реже и реже видела Костю. А однокурсники радовались тому, что в столовой он опять начал брать второе блюдо.

Как к самому серьезному экзамену готовился Костя к встрече с Аней. Нет, он не терял надежды завоевать ее любовь. Но встреча эта так и не состоялась.

Наступил июнь, началась сессия, а потом студенты разъехались на каникулы. Соседкин и Порецкий на полтора месяца стали целинниками. Жохов без конца участвовал в соревнованиях по плаванию. Аня получила приглашение поехать в далекую экспедицию по составлению диалектологических карт.

А в сентябре, когда все снова собрались в университете, нас ожидала ошеломляющая весть: Зябликова выходит замуж. И за кого? За Сережу Зайца с биолого-почвенного. Как будто на нашем факультете ребят хороших нет! Чем Сережка лучше Виктора, Жоры или Кости? Парень ничем вовсе не выделяющийся. И портрета Аниного не нарисует. И ухаживать вроде не очень умеет. И учится средненько. И остроумием не обладает. И медали «За спасение утопающих» у него нет. Внешность? Нет, не очень примечательная. А что касается Ернеста и Дорвары, то о них он абсолютно никакого понятия не имеет. И Мирамонд для него — тоже темное пятно.

И что она в этом Зайце особенного нашла? Но, значит, все-таки что-то нашла, что-то такое в нем есть.

Трудно, очень трудно понять сердце женщины!

И когда мы говорили об этом, нас удивляло еще одно обстоятельство. Как же так все быстро и неожиданно получилось? Но потом узнали, что Аня с Сережей была знакома давно: они еще в школе вместе учились, за одной партой сидели.

Подруги Зябликовой, из тех, кто любит порой порассуждать о поступках других, потому что своими бедноваты, возмущались:

— Если так, то к чему ей надо было увлекать Соседкина, Порецкого или Жохова? Что за странные романы?

А им резонно отвечали:

— Никаких романов Аня и не начинала. У нее были с этими ребятами просто обыкновенные дружеские отношения. А разве она виновата, что в нее влюбляются? И ничего плохого она вовсе не сделала. Наоборот, посмотрите: Соседкин стал чуть ли не самым лучшим студентом на курсе, да еще и премию на выставке графики получил за Анин портрет; Порецкий бросил стиляжничать, включился в ряды спортсменов, в университетской сборной играет и на здоровье не жалуется, Жохов теперь может с кем хочешь соревноваться не только в плавании, но и в красноречии, и никогда не придется краснеть ему перед девушками за свой язык. Слышали, как он на последнем собрании выступал? Оратор! Цицерон! И если уж ему Аню заговорить не удалось, то другой он обязательно понравится.

Словом, и Соседкина, и Порецкого, и Жохова — всех троих не узнать!

Лето было в разгаре.

Москвичи уже давно отреклись от супов и перешли на окрошку.

Мимо очередей, стоявших за квасом, проезжали колонны автобусов с флажками, звучали горны: пионеры ехали в лагеря.

К платформам московских вокзалов подходили пригородные электрички, пахнущие жасмином.

Рядом с ними останавливались раскаленные от зноя вагоны дальних поездов. Пассажиры осовело глядели в запыленные окна и вытирали платками мокрые лбы.

В общем, было лето как лето, со всеми своими приметами. Может быть, несколько жарче обычного. И потому по субботам горожане вели особенно горячие дискуссии, куда убраться на воскресенье.

Одна из таких дискуссий проходила на веранде химкинского ресторана.

За столиком сидели пять человек: трое мужчин — два очень полных и один очень худой — и две женщины.

Полные мужчины, Вадим Сизов и Глеб Кваснецкий, работали плановиками-экономистами. Женщины, Юля и Кира, были их женами. Пятым собеседником являлся Матвей Лысюк — продавец магазина случайных вещей, холостяк и ярый курильщик.

За барьером веранды плескалось водохранилище. Над волнами летали чайки. У речного вокзала нетерпеливо гудели пароходы.

Сизов и Кваснецкий вяло жевали шашлык. Дамы пробавлялись мороженым. Лысюк курил и сквозь табачный дым наблюдал за суетой, царившей на пристани.