Олег Агранянц - Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди

Человек в синем костюме был англичанином, владельцем нескольких такси в Лондоне. Юра познакомился с ним и его дочерью, девушкой лет двадцати, в самолете; они тоже летели из Адлера в Ленинград.

Юра продолжал сокрушаться:

— Странный человек. Прилетел на три дня, а взял с собой сорок чемоданов.

Англичанин удивился, а Юра не останавливался:

— Ну скажите: зачем человеку нужно сорок галстуков, если он приехал на три дня?

— Он, наверное, очень богат? — предположил англичанин.

Юра только развел руками.

— Вы с ним знакомы? — заинтересовался англичанин.

— Это мой друг. Мы вместе учились в Сорбонне.

— Он холост?

— Да.

— Познакомьте меня с ним, — попросил англичанин. — Меня и мою дочь.

Юра понял, что зашел слишком далеко, и начал отступать:

— He is a fantastically unsociable («Он фантастически нелюдим»).

На англичанина эти слова никакого впечатления не произвели, и Юра продолжал:

— He is misogynist. («Он женоненавистник»).

И эти слова не произвели впечатления.

— И вообще, он, знаете…

Юра развел руками. Англичанин понял, отошел и более не приставал.

Все переводчики английского языка были заняты, и я должен был встречать лорда-хранителя лесов Великобритании Генри Джорджа.

Это был еще старый Шереметьево, и все прилетевшие умещались в одном небольшом зале.

Я выбрал мужчину посолиднее и спросил, не он ли господин Джордж. На что тот достаточно невежливо ответил.

— Нет.

Я спросил громко:

— Нет ли здесь господина Джорджа?

Никто не отвечал.

Прилетевшие начали расходиться, а тот солидный мужчина, к которому я обратился ранее, не уходил. Я набрался смелости, подошел к нему еще раз и на как можно более понятном английском языке спросил:

— Не вы ли господин Джордж?

— Нет, — так же грубо ответил он.

Все прилетевшие разошлись. В зале остался только невежливый субъект. Я решил, что лорд не приехал, и вышел на улицу.

— Эй, — услышал я голос невежливого господина, который почти бежал за мной. — Вы, кажется, искали Джорджа?

— Да, — удивился я.

— Так это я. Меня действительно зовут Джордж.

Я решил, что имею дело с больным или уж очень экстравагантным лордом.

В машине он дал мне свой паспорт… И я понял ошибку. У нас было написано «Генри Джордж», а он был Джордж Генри. Джордж — это было его имя.

И обращение к нему по имени звучало примерно так же, как если бы я подошел к Андрею Андреевичу Громыко и спросил:

— Это ты, Андрюша?

В том же старом Шереметьево со мной произошла смешная история.

Я ждал самолет, на нем должна была прилететь делегация, с которой мне предстояло работать. Самолет все не прилетал, и я направился во вполне естественное место. Там же и услышал, что самолет, которого я ждал, совершил посадку.

Я заторопился и почти побежал в зал прилета. По дороге заметил двух молодых женщин. Одна показалась мне очень красивой. Я так на нее засмотрелся, что чуть было не сшиб другую. Извинился и пошел дальше.

— Ну как она? — приставали потом ко мне девчонки из «Березки».

— Кто? — не понимал я.

Оказалось, что я засмотрелся на переводчицу, а чуть было на сбил с ног… великую итальянскую актрису Джину Лолобриджиду, красотой которой восторгался тогда весь мир. А я на нее и внимания не обратил. Потом я смеялся: «Я сталкивался с Лолобриджидой».

В комитете по координации работал переводчиком мой приятель Вадим Шмид. Естественно, переводчиком немецкого языка. Сам он утверждал, что родственников-немцев у него не было.

Однажды он потерял папку с документами, среди которых были справка о рождении и еще какие-то важные бумаги. Несколько нотариусов, уж не помню, по каким соображением, отказались делать ему копии. Но один нашелся. Небольшого росточка, как потом описывал его Вадим, щуплый, с лысиной.

Он сделал ему все документы, взял мало, а когда Вадим уходил, сказал:

— Sie haben eine gute deutsche Familienname. Aber «t» haben sie verloren («У вас замечательная немецкая фамилия. Но «т» вы потеряли»).

— Сказал он это таким четким командным голосом, — рассказывал потом Вадим, — что я машинально вытянул руки по швам и отчеканил: «Jawohl».

Вадим Шмид немецкий знал в совершенстве, но по-французски — ни слова.

Однажды наша французская переводчица Соня Бойцова сделала новую прическу и в один день превратилась в красивую девушку. Вадим спросил меня, как сказать по-французски: «Ты очень красивая». Я сказал: «Je veux coucher avec toi», что означало: «Я хочу с тобой переспать». Вадим выучил фразу, подошел к Соне и выпалил: «Je veux coucher avec toi», за что тут же, естественно, получил пощечину.

Пока шло разбирательство, я счел за благо смыться, предупредив, что два дня буду в библиотеке.

Мирил их наш зам, добрейший Олег Зайцев. Он был поклонником полных дам, про мою изящную супругу говорил: «Идет, гремит костями», зато, глядя на упитанную женщину со странной фамилией Гаввага, сокрушался: «Такая полная дама — и не замужем, странно как-то». У него были жена и любовница, обе полные и настолько похожие друг на друга, что их можно было спутать.

Когда я явился через два дня, мир был установлен. Олег мне сказал:

— Вадим ошибся в порядке. С женщинами надо сначала: «Ты очень красивая», а потом сразу, пока не опомнилась: «Я хочу с тобой переспать». А он наоборот. Молодой еще.

Уж не знаю, с какого бодуна, но председателем комитета вместо самодура и администратора Павла Ивановича Аброскина был назначен интеллигентнейший Николай Федорович Краснов, доктор технических наук, профессор аэродинамики Высшего технического училища имени Н. Э. Баумана.

Однажды через недели две после своего назначения он пришел на работу в десять минут десятого и… был остановлен комсомольским патрулем, контролировавшим своевременный приход на работу.

Машинистка по имени Лариса, которая не знала его в лицо, строго спросила, в курсе ли он, когда начинается рабочий день. Он вежливо ответил, что да. Она спросила его, знает ли он, что опаздывать нельзя. Он ответил, что знает. Прочтя ему небольшую нотацию о необходимости вовремя приходить на работу, она наконец поинтересовалась его фамилией и только тогда поняла, что перед ней председатель комитета.

Весь день я, тогда секретарь комсомольской организации, ожидал вызова к начальству. Но нет, все обошлось.

Через пять месяцев Николай Федорович вернулся на кафедру аэродинамики, а кабинет председателя комитета снова занял грозный Павел Иванович Аброскин.

А строгая машинистка Лариса через полгода стала моей супругой, с которой мы мирно и дружно живем уже больше 50 лет.

В воскресенье 24 декабря 1961 года все сотрудники комитета были приглашены на воскресник. Я работал в комитете всего несколько месяцев, и увиливать было нельзя. Мы с моим товарищем Вадимом Шмидом решили взять с собой спиртное. Решить-то решили, а договориться, кому покупать, забыли. И купили оба. А так как покупали в ближайшем с комитетом магазине, то оба купили единственную имевшуюся там водку — «Горный дубняк».