Валентин Катаев - Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник)

Как бы не кончилась она только, как оперетка «Дочь Миронова».

1926

Я тяжело вздохнул:

– Так-то, брат Саша! Засосала коммунистов мелкобуржуазная мещанская стихия. Канарейки. Пеленки. Суп с лапшой, голубцы и клюквенный кисель, одним словом… Такие-то дела.

– Не скажи. Я знаю многих, которые… Одним словом, пойдем. Я тебе покажу удивительного человека – Пробкина, коммуниста, вернее кандидата, его недавно в кандидаты перевели. А за что? За то, что в условиях нэпа, в самый, так сказать, разгар мелкобуржуазной стихии, умудрился сохранить всю свою коммунистическую чистоту. Можешь себе представить – он живет по принципам девятнадцатого года, кристальная душа, а его в кандидаты на испытание, как нерабочий элемент… Одним словом, идем…

Нам открыл дверь швейцар.

– Что, товарищ Пробкин, секретарь коммуны имени Октябрьской революции, дома?

– Так точно-с. У себя в библиотеке-читальне-с. Как прикажете доложить?

– Доложи, братец, что экскурсия пришла. Обозревать коммуну.

– Слушаю-с.

Я удивленно открыл рот, но Саша ущипнул меня за локоть.

– Молчи, дурак, удивляться будешь потом, – прошептал он.

Мы поднялись по мраморной лестнице в бельэтаж. На массивной дубовой двери была прибита ослепительная медная табличка: «Николай Николаевич Пробкин. Директор треста „Красноватый шик“». Немного пониже была табличка: «Образцовая коммуна имени Октябрьской революции» и «Без доклада не входить».

Дверь растворилась, и перед нами предстал удивительный Пробкин. На нем была грубая, засаленная блуза, из-под раскрытого ворота которой выглядывало хорошее белье и полосатый галстук бабочкой.

– Гляди, – сказал Саша, – это и есть замечательный Пробкин.

Пробкин скромно опустил глаза.

– Ну уж, и замечательный! Я что, я ничего. Живу себе помаленьку… Коммунально, коллективно, так сказать, на основе точного учета и кооперации. Ничего личного. Все общественное. Очень просто. Прошу убедиться. Например, общественное питание. Пожалуйста, госп…

На дверях столовой красовалась надпись: «Общественная столовая». Массивный дубовый стол, покрытый крахмальной скатертью, был со вкусом сервирован на четыре персоны. На стенах висели деревянные зайцы и фрукты, перемежаясь с лозунгами: «Общественное питание – залог коммунизма» и «Не трудящийся да не ест» и т. д. В углу на мраморном столике стоял блестящий самовар с надписями: «Кипятильник» и «Не пейте сырой воды».

Пробкин самодовольно снял пенсне и повел нас дальше.

– Пожалуйте. Клуб имени Октябрьской революции. Прошу убедиться. Пианино. Видите надпись: «Музыкальная секция». Затем небольшая марксистская библиотечка. Станюкович, Метерлинк, Мамин-Сибиряк, Надсон и все такое. Исключительно издания Маркса. Попугай в клетке. Аквариум с золотыми рыбками – зоологическая секция. На столе журналы… хе-хе! Все как полагается. Здесь члены коммуны могут проводить свое время в приятном и полезном отдыхе…

– Эт-то удивительно! – воскликнул экспансивный Саша.

Пробкин скромно улыбнулся.

– Пожалуйте дальше. Детский дом и ясли. Видите – детишки. Так сказать, цветы жизни. Это старший – Коля, а это маленький – Ванюша. Коля, шаркни дяде ножкой. Все в папашу. Вот думаю переименовать старшего в Крокодила, а младшего в Секретаря. Дети получают прекрасный уход, чистое белье и отличную пищу. Детским домом заведует моя жена. Симочка, поди-ка сюда! Тут экскурсанты пришли. Она же и кормилица… хе-хе! По совместительству, так сказать. Ну, да ничего не поделаешь. Коммуна, знаете ли, маленькая, штат не особенно увеличишь.

Мы пошли дальше.

– Вот, пожалуйста! Обращаю ваше внимание: коммунальная кухня. А вот и секретарь ячейки нарпита. Здравствуй, Степан!

Монументальный повар в белом фартуке и колпаке степенно поклонился товарищу Пробкину.

– А что у нас, братец, сегодня на второе?

– Осетрина Макдональд и котлеты а-ля Коминтерн.

– Дальше, господа, ледник, кладовая, погреб, продовольственный склад и т. д. Это не так интересно. Затем еще есть местная ячейка женотдела. Опять же моя жена в ней орудует. Потом общая спальня для административного персонала. Ванная и так далее.

– А ты не верил, – шепнул мне Саша.

– А теперь, товарищи экскурсанты, не желаете ли закусить чем бог послал? Даша, поставьте два лишних коллективных прибора.

Пробкин торжественно подвел нас к закусочному столу.

– Рекомендую перед обедом. По рюмочке. У нас, знаете ли, вообще этого не полагается, но для дорогих гостей…

После сытного коммунального обеда, прощаясь с секретарем коммуны имени Октябрьской революции, я спросил:

– Скажите, товарищ, а много у вас в коммуне членов?

– О, сущие пустяки! Я, жена и двое детей, не считая швейцара и ячейки нарпита.

– Гм! А ячейки РКИ у вас, товарищ, нету?

– Хи-хи! Помилуйте! Для чего нам эта ячейка? У нас, знаете ли, главным образом детишки…

– Ага! Ну, в таком случае, конечно.

– Милости просим в следующий раз. Чем бог послал…

– Спасибо, спасибо! Товарищ Пробкин, мы очарованы вашим учреждением. Даю вам слово, что по возвращении домой я непременно сделаю подробный доклад о посещении вашей удивительной коммуны.

– Вы мне льстите, – застенчиво сказал Пробкин. – Где же вы будете делать доклад?

– В Центральной Контрольной Комиссии, – общительно подмигнул Саша.

Через неделю великолепный Пробкин предстал перед председателем Контрольной Комиссии.

– Садитесь, – учтиво сказал Пробкину человек в потертой гимнастерке, подымая утомленное лицо от бумаг.

И товарищ Пробкин сел.

На два года.

1924

Когда приятели Пети Мяукина бодро спрашивали его: «Ну как дела, Петя? Скоро в Красную Армию служить пойдем?» – Петя Мяукин рассеянно подмигивал глазом и загадочно отвечал:

– Которые пойдут, а которые, может, и не пойдут…

– Это в каком смысле?

– А в таком. В обыкновенном.

– Ну, все-таки, ты объясни: в каком таком?

– Известно, в каком! В религиозно-нравственном.

– Что-то ты, Петя Мяукин, путаешь.

– Которые путают, а которые, может, и не путают.

– Да ты объясни, чудак!

– Чего ж там объяснять? Дело простое. Мне отмщение, и аз воздам…

– Чего-чего?

– Того-того. Аз, говорю, воздам.

– Ну?

– Вот вам и ну! Воздам и воздам. И вообще, духоборы…

– Чего духоборы?

– А того самого… которые молокане…

– Странный ты какой-то сделался, Петя. Вроде малохольный. Может, болит что-нибудь?

– Болит, братцы.

– А что именно болит?

– Душа болит.

Приятели сокрушенно крутили головой и на цыпочках отходили от загадочного Мяукина.

За месяц до призыва Петя Мяукин бросил пить и даже перестал гонять голубей.

По целым дням он пропадал неизвестно где. Несколько раз знакомые видели Петю в вегетарианской столовой и в Румянцевской библиотеке.