Борис Шапиро-Тулин - Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом

– А вот хрен вам, – в унисон дребезжащему чудовищу подумал вдруг Ярополк Моисеевич, и страх, копившийся в нем в течение долгих ночных часов, превысив, очевидно, некую отмеренную ему норму, неожиданно схлынул, а в образовавшейся пустоте возник перед внутренним взором четкий план всех последующих действий.

Ярополк подхватил наволочку с упакованным в нее диском, покружился по лабиринту порт-артуровских коридоров, вышел на темную еще улицу и зашагал по направлению к кладбищу.

Никто за ним не последовал, и, как ни странно, ни одного агента, притаившегося за ближайшим углом или выглядывавшего через щели в темных заборах, он так и не заметил. Но остановить гражданина Хазина в стремлении избавиться от подброшенного ему диска было уже невозможно.

Могила, выкопанная накануне (к ней, отодвинув плечом скрипящую кладбищенскую калитку, он сразу же направился), зияла прямоугольной дырой, припорошенной напа ́ давшим за ночь мелким сухим снегом.

Прежде, чем начать действовать, Ярополк на всякий случай осторожно посмотрел по сторонам, пытаясь определить не разгадан ли его замысел и не прячутся ли агенты компетентных органов за каменными надгробьями, торчавшими внутри множества металлических оград. И хотя эти ограды из-за жесткой конкуренции местных умельцев имели определенные художественные изыски, но Ярополк давно усвоил что через затейливое переплетение прутьев легко просматривалось все окружающее пространство.

Естественно он не знал пользовались ли таким обстоятельством усопшие, для того чтобы определить, чем их ограда отличается от стоящих поблизости, но одно ему было ясно – секретные агенты здесь явно теряли возможность сохранить свое инкогнито.

Убедившись в таком непреложном факте, Ярополк взял лопату, воткнутую в возвышавшийся рядом холм, спрыгнул вниз, соорудил у одной из сторон вырытой могилы надежный тайник, поместил туда странный диск, присыпал все это землей и тщательно утрамбовал.

Трудился он так сосредоточенно, что не заметил, как к могиле бесшумно приблизился человек в длинном черном пальто и маленькой круглой шапочке на обритой наголо голове.

Человек молча, стараясь ничем себя не выдать, остановился у самого края, проследил за странными действиями одноглазого копателя, а затем так же бесшумно отошел к ближайшей ограде и исчез, не оставив после себя ни единого следа, способного выдать его присутствие.

К майору госбезопасности Устину Пырько этот человек явно никакого отношения не имел.

Во всем была виновата Луна, вернее, полная луна, полнолуние.

В эту ночь Моня Карась наконец решился сделать то, что строго-настрого запретил ему делать отец. Однажды Моня подслушал, как отец в разговоре с каким-то таинственным незнакомцем упоминал о семидесяти двух именах Всевышнего. Из этого разговора Моня понял тогда одно: если путем комбинации из семидесяти двух имен, зашифрованных в строчках той самой старинной книги, которую он все это время хранил в погребе уцелевшего сарая, составить истинное Имя Всесильного Бога, то можно на время покинуть свою телесную оболочку и напрямую пообщаться с Хозяином Вселенной.

Пообщаться с Ним было просто необходимо. О странном диске, переданном покойному парикмахеру Менделевичу почти год назад, не было ни слуха ни духа, но чем дольше по времени длилась эта неизвестность, тем тревожней становилось на душе у Мони. Исчезновение загадочной находки таило в себе какую-то неясную угрозу, и Моня чувствовал, что угроза эта не только для него лично, или, скажем, для тети Баси, или для Лидии Васильевны Жмых. По ощущениям Мони, эта угроза была гораздо больше, чем все они, вместе взятые, – она была больше Бахаревской улицы и, даже страшно подумать, больше всего города Бобруйска с его окрестностями. А если уж быть совсем точным, то окрестности эти включали в себя и Могилев, и Минск, и Москву, а также Париж, Нью-Йорк, провинцию Квебек и прочее, и прочее из того, что находилось на продырявленном глобусе, который Моня однажды подобрал среди залежей металлолома, устилавших пустырь за стенами приемного пункта конторы «Вторчермет».

Словом, Моня решился. Он специально выбрал время, когда полная луна зависла в его окне, а значит, можно было не включать лампочку, прикрепленную к низкому потолку, потому что тетя Бася, спящая за фанерной перегородкой, мгновенно просыпалась, едва Моня щелкал выключателем. Если такое случалось, то практически сразу она стучала в стенку, желая немедленно получить ответ на мучивший ее вопрос: за свет платить будет Пушкин или кто?

Конечно, то, что тетя Бася упоминала Пушкина в связи с проблемами электроснабжения, несомненно, говорило о ее богатом культурном багаже, но, с другой стороны, из-за отсутствия по объективным причинам самого поэта, который, по ее мнению, мог бы финансировать любые причуды Мони, она не давала своему жильцу читать по ночам, и это составляло одно из мучительных неудобств его существования под боком у чересчур бережливой хозяйки. Вот почему Моня с таким нетерпением ждал полнолуния. Ждал и наконец дождался.

То, что произошло потом – после того, как, отыскав в потрепанной книге нужные страницы, он начал создавать всевозможные комбинации с именами Всевышнего – Моня никому и ни при каких условиях объяснить бы не сумел. Даже если бы за дело взялся начальник местного отдела госбезопасности Устин Пырько по прозвищу Упырь. И не потому, что так беден человеческий язык или методы Упыря, упаси Боже, могли дать сбой. Нет, конечно же, дело было не в этом. Просто то, что произошло с Моней, оказалось настолько запредельным, что для связного рассказа понадобился бы словарь таких же запредельных терминов, а подобного рода словарь, по недосмотру или, наоборот, совершенно преднамеренно, в руки любознательного человечества так до сих пор и не попал.

Вначале еще можно было говорить о вещах более или менее понятных. Это когда буквы, обычные буквы текста стали вырастать перед глазами Мони, как вершины каких-то громадных гор, или когда все вокруг полыхнуло таким жаром, что Моня на мгновение испугался, не загорелся ли внезапно дом, в котором спала ничего не подозревавшая тетя Бася. Или когда он увидел отца, стоящего в центре круга из вращающихся звезд. Вращение их сопровождалось такими же звуками, какие издавал когда-то шнековый пресс на бобруйской маслобойне, – только гораздо более громкими, и громкость эта постоянно нарастала. Да и сами звезды вращались с каждым мгновением все быстрее и быстрее, пока Моня не почувствовал, что уже не в силах уследить за их мельканием, а потому закрыл глаза и в ту же секунду исчез.