Виктор Рябинин - Леди в бане

Граф от таких потрясений слёг, а вскорости и преставился в расцвете лет от старости, не приходя в общественное сознание.

Месяц назад с душевным трепетом я выслал на ваш праведный суд свой первый стихотворный опыт – балладу «Взблески на росстанях». Я свято верил, что положительная оценка этой лирической акварели таким маститым сочинителем, как вы, позволит мне оставить на литературной ниве свою глубокую и добротно удобренную поэтической мыслью борозду, способную дать обильные всходы семенам разумного и вечного, посаженным моим свежим талантом.

Однако, получив ваш непродуманный ответ, был безмерно удивлён поверхностным отношением к моему творению. Поэтому позволю освежить в вашей памяти некоторые, особо не приглянувшиеся вам строки:

Вам это высоколобо не понравилось. Но как можно ещё яснее и доходчивее описать любовные переживания моего лирического героя? Ведь испепеляющий огонь страсти так и полыхает между строк, воспламеняя и героя, и читателя, истинного ценителя высокого слога!

А вот и апофеоз конца метаний души героя, нашедшего, наконец, следы любви на Крайнем Севере Чукотки:

И тут вам изменило поэтическое воображение! Ведь так ясно видится: снежная мгла, неровная рысь собачьей упряжки по сибирскому тракту и признание героя в любви юной чухонке на нартах.

Могу только выразить сожаление по поводу вашей невосприимчивости к хрустальной чистоте родника народного слова. Поэтому больше читайте классиков и учитесь у населения!

Надеюсь на взаимопонимание и высылаю вам своё новое произведение – новеллу «Взблески на росстанях».

Я, отнюдь, не уверен в правоте ваших концепций оценки моего литературного дара. Скорее наоборот! В разгуле стихийного разума, я своей новеллой обнажил замысловатое переплетение правды жизни и духовных устремлений героев. Ведь уже в самом начале произведения ощущается могучий смысловой заряд моей вещи. Цитирую:

«После обильных снегопадов грянула весна. Подоспело время посадки злаков. Посадили и Саню. Ни за что.

В тот вечер, окончив пахать озимые и перегнав сеялку на яровые, Александр прилёг отдохнуть на дальнем сеновале. После ударного труда приятно было раскинуть сомлевшие кости по жухлой и духмяной соломе летошнего укоса. Думы о будущем урожае теснились в голове и согревали душу. Саня запел.

Скоро сон сморил работника. И приснилась ему соседка Нюра, с которой порешили они после уборки хлебов справить свадьбу и жить одним хозяйством. Жених и во сне слышал, как журчали крепкие напитки, наливаемые в стаканы гостей.

От этого журчания он и проснулся.

Приподнявшись на локтях с соломы, Александр увидел в полумраке сарая свою Нюру, которая, присев на корточки голым задом к нему, неуёмной струёй поливала настил под ногами.

«Умаялась на покосах-то, до дому не донесла», – по-родственному подумал Александр и уже во весь голос окликнул:

– Нюрка! Как справишься, полезай ко мне!

Молодая крестьянка ойкнула и вскочила с насиженного места, опрометью натягивая трусы и не успевая закончить свои естественные потребности.

Обернувшись, она узнала суженого и стала выговаривать ему:

– Зачем пугал-то? Как теперь мокрая домой пойду?

– А ты лезь ко мне, – вновь предложил Александр, – тут и посушим.

Нюра стояла раскорякой и думала о женской чести, но так как дело было почти семейное, то решилась и, сняв трусы, полезла на солому. Там она пристроила свой туалет на ветерке под стропилами, а сама привалилась к Сане.

Жених крепко обнял подругу левой рукой, и они стали строить планы о совместном владении землёй, как частной собственностью.

Так они сидели и ворковали на житейские темы, пока правая Сашина рука не легла ей на колени.

– Санька, – строго сказала Нюра, – после свадьбы, хоть ложкой, а сейчас не дам, да и мамка заругает.

– А ты ей не говори, – подсказал любимой хлебороб и полез рабочей рукой под подол.

Нюра оставалась в сомнении и тревоге. С одной стороны хотелось горячего чувства, но с другой было страшновато – вдруг Сашка по пьянке разнесёт её грех по всей деревне? А пока она томилась выбором, ноги самостоятельно разошлись пошире.

И Саня уже гладил шершавой рукой ляжки избранницы, подбираясь всё ближе к её мокрой марфутке, которая, кроме как малой нужды, никаких других развлечений не ведала. Наконец пальцы ухажёра коснулись влажных волосёнок и стали теребить и разглаживать их, а затем и всю губастую, буйно обородатившую и выступающую мягким клином, будущую безраздельную собственность в хозяйстве Александра. И пахнуло на него из-под юбки чем-то любимым и близким. Вроде пива с рыбкой.

Нюра же затаилась чурбаном, ожидая и боясь того момента, о котором порой напрямик вздыхали замужние подруги в конце трудового дня. Но в крови уже зажигался огонь. Превращаясь в негасимое пламя под умелой рукой мужика.

Александр– таки завалил Нюру на солому, а потому как не раз утаборивался с бабами на задних дворах деревни, то дело своё знал исправно. Он быстро оголился и, навалившись на Нюру, стал рукой запихивать своего конягу в никем ещё не занимаемое стойло, а как только нащупал туда дорогу, то наскоком впёрся вовнутрь, ломая на пути все целкостные заслоны и иные природные хитрости.

Нюру проняла жгучая боль где-то в районе мочегонных путей. Она аж взвизгнула не своим голосом, понимая, что время беззаботного отрочества навсегда отлетело в туманную даль прошлого.

Бедняжка ещё билась и сучила ногами, но Александр упрямо терзал пораненное тело до полного оплодотворения матки…»

Как же вы, редактор и где-то литератор, не увидели здесь сгустка человеческих страстей в мире суровой действительности? Своим пером я в тесном общении с народом вытесал на развесистых склонах жизни монумент современнику. И мой Александр, отправившийся на отсидку по недомыслию будущей тёщи и прошедший хорошую воспитательную школу в колонии, своим возвращением под Нюрин кров, доказывает жизнестойкость всего произведения и необходимость его скорейшего печатания в целях улучшения воспитания сельской и другой молодёжи и школьников, а также и отдельно взятых представителей старого поколения со староверческим уклоном.