Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно]

— Ну, значит, пиши пропало. Опять перепутаемся! — иронически поклонился Николай Иванович. — Глаша! Слышишь? В каком-то Кельне придется еще пересаживаться.

— Во французские вагоны, так ничего. По-французски я могу разговаривать, французских слов я больше знаю, чем немецких. Да кроме того, у меня в саквояже французский словарь есть, — сказала Глафира Семеновна.

В половине восьмого часа утра супруги поднимались по лестнице в железнодорожный вокзал на Фридрихштрассе. Швейцар сопровождал их.

— Да тут ли, Франц, туда ли ты нас ведешь? — сомневался Николай Иванович. — Это, кажется, та же самая дорога, по которой мы сюда приехали. Смотри, как бы не перепутаться. Ведь нам нужно в Париж, в Париж.

— Та же самая дорога, но вы не беспокойтесь, — отвечал швейцар. — Здесь, в Берлине, куда бы вы ни ехали, — все по одной дороге и все с одного вокзал.

Николай Иванович толкнул жену в бок и прошептал:

— Глаша! Слышишь, что он говорит? Кажется, он врет.

— С какой стати врать-то?

— Просто на смех путает. Ну, смотри: тот же самый вокзал, та же самая меняльная будка, те же железнодорожные рожи, что и вчера. Я просто боюсь ехать. Вдруг как опять в Кенигсберг покатишь! Хер Франц! Ты не шути. Меня не проведешь. Это тот самый вокзал, к которому мы вчера из Кенигсберга приехали! — возвысил голос Николай Иванович.

— Да, да, господин, но в Берлине можно с одного и того же вокзала в какой угодно город ехать. Здесь дороги кругом, вокруг весь Берлин… Сюда все поезда приходят, и все поезда отходят. В семь часов пятьдесят три минуты вы сядете в поезд на Кельн.

— Да верно ли? — опять спросил Николай Иванович.

— Ах, боже мой! Да зачем же мне врать? — пожал плечами швейцар.

— Что-то уж очень странное ты говоришь. Побожись, что не врешь.

— Ах, какой вы, господин! Да верьте же мне, ведь каждый день гостей из гостиницы отправляю.

— Нет, ты все-таки побожись.

— Ну вот, ей-богу… А только напрасно вы беспокоитесь! У вас французские деньги есть ли на расход? Ночью вы переедете немецкую границу, и вам сейчас же французские деньги понадобятся. Вот здесь у еврея вы можете разменять на франки, — указал швейцар на меняльную лавку.

— Нужно, нужно. Русскую сторублевую бумажку здесь разменяют?

— Конечно, разменяют. Давайте. А то в Кельне, так как вы не понимаете по-немецки, вас надуть могут. А уж меня не надуют. Я сейчас для вас и счет с фирмы спрошу.

Николай Иванович дал деньги. Швейцар подошел к меняльной будке и вернулся с французскими золотыми и серебряными монетами и со счетом. Николай Иванович взглянул в счет и проговорил:

— По тридцати девяти копеек французские-то четвертаки купили! Ловко! Вот грабеж-то! Вычистят нам полушубок за границей, ой, ой как вычистят, — покрутил головой Николай Иванович и прибавил: — Ну, да уж только бы благополучно до Парижа-то доехать, нигде не путаясь.

Успокоился, впрочем, он только тогда, когда ему подали квитанцию на сданный багаж и в этой квитанции он прочел слово Paris. Квитанцию эту он тотчас же показал жене и сказал:

— Ну, слава богу, багаж до Парижа взяли, стало быть, и нам по этой же дороге до Парижа доехать можно. Фу, как гора с плеч! — вздыхал он, наталкиваясь на снующих по платформе пассажиров, ожидающих своих поездов.

А поезда так и подбегали к платформе и справа, и слева, останавливались на минуту, выпускали одних пассажиров, принимали других — и мчались далее. Поезда подкатывали к платформе один за другим.

— Да куда это столько поездов-то у вас мчится? — спросил Николай Иванович швейцара.

— Во все немецкие города и за границу. До четырехсот поездов каждый день проходят мимо этого вокзала.

— До четырехсот? Ну, это ты врешь, Франц!

— Прочтите где-нибудь описание.

— Глаша! Слышишь? Четыреста поездов… Да ведь это ад какой-то. Как же тут начальник станции? Ведь ему тогда околеть надо.

— Здесь много начальников станций и дежурят по часам.

— Ну, немцы! Мы дивимся, что они обезьяну выдумали… Да такая железная дорога, по которой четыреста поездов в день проходят, хитрее выдумки обезьяны! — воскликнул Николай Иванович. — Скоро ли, однако, наш-то поезд придет?

— Ровно в семь часов и пятьдесят три минуты. Вот, глядите на часы. Три минуты осталось.

Подлетел поезд.

— Этот? — быстро спросил швейцара Николай Иванович.

— Нет, нет. Это в другое место. Видите, всего еще только пятьдесят одна минута. Ваш поезд теперь через две минуты.

Свисток, и подлетевший поезд умчался, но вслед за ним загромыхал колесами еще поезд.

— Вот ваш поезд, — заговорил швейцар. — Садитесь скорей. Не зевайте. Счастливого пути.

Через минуту супруги уже мчались в поезде.

— Нет, совсем не с руки нам, русским, эта самая немецкая жизнь! — говорил Николай Иванович жене, сидя в мчавшемся вагоне. — Тут год живи, да и то не привыкнешь к их порядкам. Заметила ты, как поезд-то отправился? Ведь ни одного звонка не было. Только-то успели влезть в вагон, кондуктор свистнул — и покатили на всех рысях. Право, не будь при нас этого самого Франца, мы бы опять перепутались и попали не в тот поезд. За две-то минуты до нашего поезда подлетел поезд, так я и то хотел в него вкарабкаться, ежели бы меня Франц за рукав не удержал. А поезд-то тот шел в Вену. Ну кому в голову придет, что по одним и тем же рельсам в семь часов и пятьдесят одну минуту можно ехать в Вену, а через две минуты в другом поезде в Кельн! А уж спешка-то какая! Вот кому ежели с родственниками проститься перед отходом поезда, да ежели провожают тебя пять-шесть родственников… Тут и одного чмокнуть не успеешь.

— Ну, это-то пустяки, — отвечала Глафира Семеновна. — Начмокайся заранее, да и дожидайся поезда.

— Не тот фасон, Глаша, совсем не тот фасон. С провожающим родственником приятно войти в вагон: вот, мол, где я сяду, потом честь честью расцеловаться, сбегать в буфет, опрокинуть на скорую руку по рюмочке, опять вернуться, опять расцеловаться. Отчего же это все у нас делается, а у них спешат, словно все пассажиры воры или разбойники и спасаются от погони. И куда, спрашивается, спешить? Ведь уж рано ли, поздно ли будем на том месте, куда едем. Знаешь что? Я думаю, что это немцы из экономии, чтобы лишнего куска не съесть и лишней кружки пива в дороге не выпить…

— Да конечно же, — согласилась супруга.

— А уж пиво у них соблазнительное. Только и хорошего есть во всей Неметчине, что пиво. Пиво — что твой бархат.

Николай Иванович бормотал, порицая немецкие порядки, а Глафира Семеновна, вынув из саквояжа русско-французский словарь, отыскивала разные французские слова, которые, по ее соображению, должны будут понадобиться при въезде на французскую территорию.

До Кельна доехали без особенных приключений, прибыв на кельнскую станцию часов в девять вечера. Из Кельна в Париж поезд должен идти в полночь. Оставалось много свободного времени, и вот Николай Иванович и Глафира Семеновна направились в буфет. Столовая комната была переполнена проезжающими. Кто ждал поезда в Париж, кто в Берлин, кто в Майнц, кто в Мюнхен. Немецкая речь чередовалась с французской, цедил сквозь зубы англичанин по-английски, и вдруг послышалась русская речь. Николай Иванович вздрогнул и обернулся. Обернулась и Глафира Семеновна. За столом перед бутылкой рейнвейна сидел, откинувшись на спинку стула, жирный широколицый человек с жиденькой бородкой и гладил себя пухлой рукой с бриллиантовым перстнем на указательном пальце по жирному чреву, на котором колыхалась массивная золотая часовая цепь с целой кучей учредительских жетонов. Одет жирный человек был в серую пиджачную пару купеческого покроя и имел на голове шляпу котелком. Против жирного человека через стол помещался седой рослый усач в пенсне, с сигарой в зубах, в сильно потертом пальто-крылатке и в мягкой поярковой шляпе с широкими полями. Жирный человек и усач разговаривали по-русски.