Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно]

— Стану я всякую сладкую дрянь есть! Это бабья еда.

Николай Иванович отвернулся.

Араб подходил в четвертый раз с подносом и опять кланялся. На подносе на этот раз стояли две чашки черного кофе.

— Ну, наконец-то! — И Николай Иванович придвинул к себе чашку, попробовал ложечкой и сказал: — Да он гущу кофейную подал. На смех, что ли! Смотри, одна гуща вместо кофею.

— Да уж, должно быть, так надо по-арабски, — заметила Глафира Семеновна. — Пей…

— Не могу я пить такую дрянь. Это переварки кофейные какие-то! В арабском ресторане да вдруг пить переварки! Половой! Гарсон! Или араб! Как тебя? Поди сюда! Вене зиси.

Араб подходил опять, со стеклянным кальяном на этот раз, и снова с поклоном, бережно поставил его у ног Николая Ивановича, протягивая ему в руки гибкую трубку.

— Фу-ты, пропасть! Трубку принес… Кальян турецкий принес и заставляет курить, — улыбнулся Николай Иванович, взяв в руки трубку кальяна.

— Кури, кури. Ведь папиросы же куришь, — ободряла Глафира Семеновна.

Николай Иванович затянулся из кальяна, выпустил дым и проговорил:

— Совсем я теперь на манер того турка, что у нас в Петербурге в табачных лавочках рисуют. Только стоит ноги под себя поджать.

— Да вон на диване у стены курит один в красной феске, поджав под себя ноги. Видишь, одет так же, как и ты, в пиджаке, а только феска красная. Пересаживайся на диван и поджимай под себя ноги.

— Выдумай еще что-нибудь. Араб! Мосье араб! Коньяк есть? By заве коньяк? — быстро спросил араба Николай Иванович.

— Послушай! Я не дам тебе пить коньяк! — возвысила голос Глафира Семеновна.

— Только рюмочку, Глаша, маленькую рюмочку. Коньяк ву заве?

— Коньяк? Уй, уй… — закивал араб.

— Так апорте эн вер… Только одну рюмку, Глаша. Я вот в эту воду вылью и выпью. Пить хочется, а голой воды не могу пить.

— Свинья! Своего слова не держишь.

Араб принес графинчик коньяку и рюмку. Николай Иванович, однако, рюмкой не стал отмеривать коньяк, а бухнул в стакан с водой прямо из графинчика, взглянул на жену, улыбнулся и пробормотал:

— Ух, ошибся! А все оттого, что под руку говоришь.

Воду с коньяком он выпил залпом и стал рассчитываться с арабом. За все взяли три франка.

В голове Николая Ивановича приятно шумело. Он повеселел. Коньяк сделал свое дело. Глафира Семеновна была насупившись и молчала. Они вышли из кофейни.

Вечерело. Над Парижем спускались уже сумерки, когда супруги обошли ряд восточных построек, составляющих улицу. Пора было помышлять и об обеде.

— Я есть хочу. Ты хочешь кушать, Глаша? — спросил жену Николай Иванович.

— Еще бы не хотеть! Даже очень хочу. Целый день на ногах, целый день слоняемся по выставке, да чтобы не захотеть! Только не будем обедать на выставке, а пообедаем где-нибудь в городе. Мало ли там ресторанов.

— Ну ладно. А теперь на загладку прокатимся на ослах, да и велим вывезти нас прямо к выходу.

— Нет, нет. Что ты! Вот еще что выдумал! — воспротивилась Глафира Семеновна.

— Да отчего же? Ослы ведь бегут тихо. Они не то что лошади. Да кроме того, их под уздцы ослиные извозчики ведут. Опасности, ей-ей, никакой.

— Боюсь, боюсь.

— Бояться, душечка, тут нечего. Ты видела, когда давеча англичанка ехала? Самым спокойным манером. Да еще какая англичанка-то! Восьмипудовая и вот с каким брюхом!.. Доехали бы до выхода, а там взяли бы колясочку и велели бы извозчику везти нас в самый лучший ресторан. Чего тут?.. А вечером в театр.

— Да, право, Николай Иваныч, я верхом никогда не езжала.

— Да ведь это осел, а не лошадь, — уговаривал Николай Иванович жену. — Вон даже маленькие девочки ездят. Ну, смотри, как маленькая девочка хорошо едет, — указал он на нарядно одетую всадницу лет двенадцати, в коротеньком платьице и черных чулках. — А завтра на выставку уж не поехали бы, а отправились бы по магазинам покупать для тебя парижские наряды. Как магазин-то хороший называется, который тебе рекомендовали?

— Магазин «Де Лувр».

— Ну вот, вот… А только сейчас уж проедемся на ослах. Пожалуйста, проедемся. Знаешь, для чего я прошу? Мне хочется похвастаться перед Скалкиными. Сегодня вечером и написал бы им письмо, что ездили мы на ослах с диким арабским проводником, который пел арабские песни, что осел взбесился, закусил удила и помчался прямо по направлению к бушующей реке, — еще момент, и ты бы погибла в волнах, но я бросился за тобой и на краю пропасти остановил рассвирепевшего осла…

— Схватив его за хвост? — перебила мужа Глафира Семеновна.

— Зачем же за хвост? Схватил его под уздцы. С опасностью для своей жизни схватил под уздцы.

— Ах, Николай Иваныч, как ты любишь врать! И что это у тебя за манера!

— Не врать, душечка, а просто это для прикраски.

— Да, пожалуй, поедем. А только ведь никакого удовольствия.

— Ну как никакого! Эй, ослятник! Балахонник! — крикнул Николай Иванович приютившегося около стены погонщика с ослом, но тот не понял зова и не пошевельнулся.

— Постой, постой, — остановила Глафира Семеновна мужа. — Право, я боюсь ехать, — сказала она. — То есть боюсь не осла, а черномазого ослятника. Ну вдруг он начнет хвататься? Уж ежели давеча меня один схватил, когда я и на осла-то не садилась… Ужасные они нахалы.

— А зонтик-то у меня на что? Зонтик об него обломаю, ежели что… Да, наконец, и городовой, и публика. Эй, ослятник! Осел! — опять крикнул Николай Иванович и спросил жену: — Как осел по-французски?

— Лань.

— Ах, так осел-то по-французски ланью называется! А по-нашему лань совсем другой зверь. Эй, лань! Иси… Ланщик! Подавай!

Балахонник, заметив, что его машут, тотчас же подтащил осла к супругам и оскалил зубы.

— К выходу! К воротам, где ля порт, — сказал Николай Иванович. — Да вот что. Махни-ка второго осла. Эн лань пур ма фам и эн лань пур муа. Глаша! Да переведи же.

— Де лань. Иль фо ну де лань!.. — перевела Глафира Семеновна и показала балахоннику два пальца.

Тот тотчас пронзительно свистнул, положив два пальца себе в рот, и замахал руками. Откуда-то из-за угла показался еще балахонник с ослом и подвел его в поводу к нашим героям.

— Садись, Глаша… Давай я тебя подсажу, — сказал Николай Иванович супруге. — Ну, облокотись на меня и влезай.

Николай Иванович наклонился. Глафира Семеновна одной рукой схватилась за седло осла, а другой уперлась в спину Николая Ивановича и занесла ногу в стремя, но вдруг вскрикнула:

— Ай-ай! Балахонник за ногу… за ногу хватается!

— Ты что, распроканалья, протобестия, свиное ухо эдакое! — накинулся на балахонника Николай Иванович и замахнулся зонтиком. — Ты за ногу… Ты за пье хватил… Ежели ты, арабская твоя образина…

Балахонник сидел, опустившись на корточки, скалил зубы и бормотал что-то по-своему, показывая себе на ладонь. Наконец он произнес на ломаном французском языке: