Владимир Данилушкин - Магадан — с купюрами и без

Как-то внезапно я полюбил мемуаристов и очевидцев. Одна сказочница принесла мне свои воспоминания. Мол, здесь в поселке Ола, какой-то зэк-академик лечил свиней и совершил открытие. Зоолог, что с него взять, недалеко ушел от ботаников. Он был вообще-то гельминтолог, нашел в Оле нового, не известного науке глиста. Первооткрыватель дал имя новому виду и такое словечко употребил, которое друзьям-ученым в Москве сразу сделало понятно: жив их без вести пропавший коллега, жене шепнули. Конечно же, она узнала свое юношеское прозвище — Балтимука Хандранука.

Вот и прикинь, как такой далекий и от политики ученый муж попал за колючую проволоку? Какую разгласил государственную тайну? Может, как Бехтерев, который поставил Сталину диагноз шизофрении?

Есть еще одна не проверенная версия: биолог якобы отправил заспиртованный экземпляр гельминта в Москву. Из-за дефицита спирта пришлось применять самогон. Так вот когда коллеги стали рассматривать в микроскоп законсервированный образец, на его крохотном тельце нашли причудливым образом выполненный текст любовного юношеского стихотворения времен биофака. Посвящен он был Балтимуке.

Пораскидываю умом, словно неводом. С большой долей вероятия можно утверждать, что микробы долголетия были первоначально открыты в поселке Ола, ведь гельминтолог, выйдя на волю, прожил долгую жизнь, хотя и тщательно скрывал свой возраст. Конечно, он не хотел, чтобы его открытие продлило жизнь сталинским сатрапам.

Когда возвращались в Магадан, в автобусе стоял блаженный запах снежной свежести. Снега и за поселком немного, видна была желтая прошлогодняя трава. Ее вполне смогли бы достать для прокорма олени, если б их не истребили демократы. А ведь в городе после трех циклонов тротуары в январе, после расчистки бульдозером, напоминали окопы полного профиля. Сейчас-то, к весне, появились участки, где виднеется голая земля, например, возле театрального кафе. Будто там линия метро неглубокого залегания.

На обратном пути меня сморило в автобусе, минут десять пробыл в нирване. Вроде и не спал, а не мог пошевелиться. Будто в детстве, в четвертом классе, когда мне дали рюмку наливки «Северное сияние», тогда еще моя мать не по своей воле контактировала с баптистами. Или адвентистами, всего не упомнишь. Хорошо, что не стал алкоголиком. Нет, пить я не бросил, употребляю в день журналиста, а вот курить — да. Еще до перестройки покончил с сигаретами, когда теща раком легких заболела. Поэтому не люблю дам, глотающих дым, а когда вижу курящую девчонку, услужливое воображение подкидывает страшную картину, как ее молочной спелости грудки съедает черный вонючий канцер. Тогда одно спасение: водку с растительным маслом пить, мне недавно достался рецепт с отзывами, так я все не могу прийти в себя, пятый раз перечитываю. Есть еще рецепт с керосином и грецкими орехами. Подробностей пока не знаю. Тем более что с ценой на нефтепродукты много неясного.

В городе множество машин, курильщиков табака, горящих свалок: безнадежно портят воздух. Ветер уносит смог в море, но налетает другой ветер и возвращает дым и гарь на улицы города. А в Оле, за двумя перевалами, дышишь не надышишься ледяным ароматом. Млеешь, как после финской бани. Жаль, что не получается запастись озоном впрок. А вот зрительные ощущения столь яркие, что переживаешь их еще раз — в автобусе.

У одного нашего пародиста была с собой гитара, так он, пока ждали автобуса на автовокзале, в помещении без скамеек спел несколько своих песен. Он их пишет под Высоцкого и как-то по-цыгански. Я его за глаза зову гитаросексуалом. Кстати, работает в департаменте очистки, бывший метеоролог из Теньки. Ему было зябко, а я ничуть не ощущал мороза в куртке Путин-Буш. И что странно, подвалившие к нам курильщицы-малолетки не полюбопытствовали, кто это там наяривает на гитарных струнах, не вошли в зал ожидания со следами ремонта канализации.

Другой коллега из писательской бригады подсказал, что некоторые железобетонные плиты в районе лежащей собачки освещены солнцем, нужно стоять на них, лайка это учуяла, а темные плиты — холоднее на ощупь ступнями через ботинки. Ноги у меня вообще не мерзли, как-то даже странно. Я стал с годами не таким мерзляком, как прежде. Еще он сказал, что дерево возле автовокзала вовсе не тополь, как мне думалось, а чозения. Вроде красивая, а долго не живет — лет сто всего. Самому-то ему семьдесят, он пишет нежные юношеские стихи. Возможно, и в эти мгновения вертится на уме какая-нибудь стихотворная строка морозной свежести.

Походили по улице, набрели на магазин «Медведь», и в городе есть его тезка. Хочется думать, что это не из-за партии, ведь в районе морского порта есть магазинчик «Два зайца». Просто медвежий угол, тайга, совсем мало населения осталось. Вот улица Каширина — на ней мой университетский товарищ когда-то жил. За время учебы научил меня пить водку, а в мае прошлого года умер. Все мое существо отозвалось: мол, самое время завязать с питьем. Но потом дал слабину, ведь это вечная память, дань бессмертья бывшему однокашнику.

А кто, собственно говоря, этот Каширин? — запоздало приходит в голову. Самое время узнать. Да вон и табличка. Борец за Советскую власть. Что? Что? Советскую. Как-то непривычно уже звучит. Политкорректности маловато. Советская власть кончилась, да это может кого-то неприятно задеть. Можно было бы как-то помягче выразиться насчет власти.

В свое время в Оле были заключенные. Там и бандеровцы сидели, и власовцы, шпионы иностранных государств, диверсанты. Не считая эсеров, троцкистов. Выросли их потомки, внуки-правнуки. Зачем, спрашивается, травмировать новые поколения? Они ни в чем не виноваты. Знакомый фермер, любитель попариться с пиаром, рассказывал, что знаком с тремя поколениями бандеровцев: один в один унаследовали они и пристрастия, и ненависть к окружающей действительности, особенно к коммунистам.

Будучи в отпуске в Питере, я познакомился с одним украинским националистом. Мне их символ-трезубец напоминает компьютерный разъем USB. Специалист он редкий. Лицо человека — миллиметр влево, и нос поехал нафиг, стал ты неузнаваем и зловещ. Рот — тем более. Зубы — прецизионная работа. Молодой человек строил мне центр лица. Мучил смертной мукой целый месяц, инициируя рост костной мозоли. Он так притер живое к неживому, что я стал другим. Подмолодил и облагородил мне облик. Наверное, его возмущал овал моего лица, который, строго говоря, не был овалом, удлинил на пару сантиметров подбородок, сточенный пародонтозом. Меня в Пулково на посадку спереляху в самолет не хотели пускать. Не похож на свою фотографию.

К измененной внешности и внутренний мир потом подтянулся. Навсегда исчезла прежняя угрюмость. Первое время я даже решил, что у меня будет два комплекта челюстей — для повседневной носки и для торжественных случаев. Магаданские коллеги держали меня за хвастуна, когда я сказал, как скромно заплатил за работу. Но не квитанции же мне показывать? Ну, благотворительность, уважение к писательскому бесплатному труду. Так я объяснял себе. И еще я тогда подумал: может быть, у зубного кудесника кто-то из родных сгинул на Колыме? Гвылка его фамилия. Не встречали?