Пэлем Вудхауз - Дева в беде

Мод сидела и ждала. Где-то вполголоса напевал невидимый чайник, словно тихоголосый пессимист. На другой стороне зала две страдающие дамы в изысканных платьях стояли, прислонившись к стене, и тоже тихо шептались. По выражению их лиц можно было догадаться, что они невысоко ценят жизнь и хотели бы уйти от нее, как труп на втором этаже. Так и тянуло предположить, что труп на этаже есть. Первым делом, как войдешь, является мысль о том, что вот сейчас дама подойдет и спросит: «Чаю, кофе? Не желаете ли взглянуть на труп?».

Мод взглянула не на труп, а на часы. Двадцать минут пятого. Она не могла поверить, что сидит тут всего пять минут, часы тикали и, следовательно, шли. Печаль углублялась. Почему Джеффри позвал ее в эту унылую пещеру, а не в «Савой»? В «Савое» ей было бы хорошо. Но здесь… Первый ракетный порыв, с которым она бросилась к любимому человеку, потерян безвозвратно.

Она испугалась. Какой-то злой дух, может быть, чайник, нашептывал ей, что глупо было приходить, и бросал тень сонения на то, что до сих она считала твердым, как скала, фактом — на ее любовь к Джеффри. Не изменилась ли она с тех пор, как была в Уэльсе? Жизнь в последнее время стала такой запутанной. Среди суматохи недавних событий те дни казались чем-то давним, сама она — совсем другой. Вдруг она обнаружила, что думает о Джордже Бивене…

И странное дело: стоило ей подумать о нем, как ей сразу полегчало, будто она заблудилась в пустыне и встретила друга. В Джордже было что-то настоящее, что-то успокаивающее. А как хорошо он держался при последней встрече! Да, кажется, он стал в каком-то смысле частью ее жизни. Она уже представить себе не могла жизни, в которой бы он не участвовал. А он, наверное, пакует вещи, собираясь в Америку, и она его больше никогда не увидит. В сердце кольнуло. Только сейчас она поняла, что он вправду уезжает.

Она постаралась отогнать боль и стала думать об Уэльсе. Она закрыла глаза — это помогало вспоминать. С закрытыми глазами можно воскресить все это — дождливый день, изящного, гибкого человека, вышедшего к ней из тумана, прогулки по холмам… Скорее бы он пришел! Ей так недоставало его…

— А, вот и ты!

Мод, вздрогнув, открыла глаза. Голос был похож, но у стола стоял незнакомец, причем — не такой уж привлекательный. В полутьме «Уютного уголка», к которой ее только что закрытые глаза еще, к тому же, не привыкли, она могла различить лишь то, что он удивительно тучен. Она застыла, приготовясь к обороне. Что же следует ожидать, если ты одна слоняешься по чайным!

— Надеюсь, я не опоздал, — сказал незнакомец, присаживаясь и тяжело дыша. — Подумал, что небольшое упражнение не повредит и пошел пешком.

Каждая клеточка в ее теле воспрянула к жизни. Да, это был Джеффри.

Он обернулся через плечо и щелкнул пальцами, стараясь привлечь внимание ближайшей из страдающих дам; это дало Мод время оправиться от первого шока. Слабость прошла, уступая место дикому замешательству. Не может быть, чтобы это был Джеффри! Просто возмутительно, чтобы это был Джеффри! И все же это был он. Целый год молилась она, чтобы ей возвратили его, и боги услышали молитву. Они возвратили ей Джеффри, и с такой щедрой небрежностью, что его получилось вдвое больше, чем она ожидала. Она молила о стройном Аполлоне, которого полюбила в Уэльсе, а получила этого огромного оборотня.

У всех есть свои предубеждения. Мод не любила толстых мужчин. Может быть, это внушил ей вид ее брата Перси, разбухающего с каждым годом. Как бы то ни было, она их не любила и в болезненном молчании глядела на Джеффри. Он снова повернулся к ней, представляя взору свой полный и законченный вид. Он был не просто тучен. Он был жирен. Тонкая фигура, целый год заполнявшая ее мысли, расплылась в море жилетки. Тонкие линии лица вообще исчезли. Щеки стали розовым желе.

Одна из страдающих дам медленно, презрительно приблизилась и стояла у столика, раздумывая о трупе. Беспокоить ее было стыдно.

— Чаю, какао? — гордо осведомилась она.

— Чаю, пожалуйста, — сказала Мод, вновь обретая голос.

— Один чай, — вздохнула плакальщица.

— А мне какао, — оживленно сказал Джеффри, явно показывавший, что тема ему близка. — И много взбитых сливок. Проследите, чтобы оно не остыло.

— Одно какао.

Джеффри думал, и не о пустяках.

— И несколько пирожных, — добавил он. — Я особенно люблю с глазурью. Да, и бисквитов… и тосты с маслом. Пожалуйста, проследите! Побольше масла.

Мод задрожала. Человек, сидящий перед нею, не знал такого слова. Он должен бы вызвать полицию, если враг заставит его есть масло.

— Ну-с, — сказал Джеффри, наклоняясь к ней, когда надменная служительница ушла, — ты ничуть не изменилась. То есть, с виду.

— Правда? — сказала Мод. — Все такая же. Я-то, кажется, — он скосился на свою жилетку. — набрал немного веса. Не знаю, заметила ты?…

Мод задрожала опять. Набрал немного веса! Заметила! Неприятно видеть толстяка, не знающего, что он растолстел.

— Это жизнь на яхте, — сказал Джеффри. — Почти все время с тех пор я провел на яхте. У старикана был повар-японец, и жили мы шикарно. Его хватил удар. Как мы плавали! Всю зиму в Средиземном море, большей частью — в Ницце.

— Я бы хотела в Ниццу, — сказала Мод, надо же было что-то сказать. Она чувствовала, что Джеффри изменился не только внешне. А может, он таким и был? Может, он обыкновенный, прозаический, а все остальное она выдумала?

— Если поедешь, — оживленно сказал Джеффри, — не упусти, пообедай в отеле «Золотой Берег». Там не закуски, просто класс! Раки, прямо омары. И рыба — как же ее, забыл, сейчас вспомню… В точности, как флоридская помпано. Смотри только, чтобы запекли, а не жарили. Теряется вкус. Скажи официанту, что хочешь запеченную, с расплавленным маслом и петрушкой и с простым вареным картофелем. Это изумительно! На континенте лучше есть рыбу. Никого не слушай, французы не смыслят в бифштексах и вообще в красном мясе. Телятина — еще ничего, но у нас лучше. Но, а вот в чем они истинные гении — это в омлете. Помню, когда мы зашли за углем в Тулон, я сошел на берег прогуляться и съел замечательный омлет с прекрасной куриной печенкой, заметь, в совершенно крохотном портовом кафе. Никогда не забуду.

Возвратилась плакальщица с подносом, с которого сняла похоронное печенье и поставила на столик. Джеффри раздраженно покачал головой.

— Я специально просил: побольше масла! — сказал он. — Что за тосты, если на них мало масла? Тогда их не стоит и есть. Принесите брикетик, пожалуйста, я сам намажу. И поскорее, пока тост не остыл. Остывший тост — это гадость. Тут, в городе, не понимают, что к чаю нужна еда, — обратился он к Мод, когда плакальщица удалилась. — Чтобы это почувствовать как следует, надо ехать в деревню. Помню, мы причалили у Лайм-Реджиса по пути в Дэвоншир, и я пил там чай на ферме. Это удивительно! Густые сливки, домашнее варенье, печенья всякие. А здесь — ерунда какая-то! Просто цирк. Ну где там эта женщина с маслом? Будет поздно!