Игорь Губерман - Шестой иерусалимский дневник (сборник)

и воздух беспощадно подметает.

160

Привычка думать головой —

одна из черт сугубо личных,

поскольку ум как таковой

у разных лиц – в местах различных.

161

Нет, я не наслажусь уже моментом,

когда не станет злобы воспалённой,

и выпьют людоед с интеллигентом,

и веточкой занюхают зелёной.

162

Со всеми слабостями нашими

душой мы выше в годы низкие,

а беззащитность и бесстрашие —

друзья и верные, и близкие.

163

Такие случаются дни

весеннего света и неги,

что даже трухлявые пни

пускают живые побеги.

164

Моё существование двояко:

вкушаю дивной жизни благодать,

чтоб тут же с упоением маньяка

бумаге эту радость передать.

165

По лесу в тусклом настроении

я брёл, печалясь о старении,

а меж белеющих берёз

витал рассеянный склероз.

166

С утра свободен завтра буду,

ещё запрусь на всякий случай,

и сладостно предамся блуду

словосмесительных созвучий.

167

Духом усохли, прибавились в теле

бывшие фавны, былые сатиры;

прежде – забавы, застолья, постели,

нынче – аптеки, врачи и сортиры.

168

Увы, жестока наша участь:

у века – злобы дух густой,

у денег – малость и текучесть,

у мыслей – вялость и застой.

169

В моей читательской игре —

пустые траты,

но вдруг на мёртвом пустыре —

цветок цитаты.

170

С эпохой долгое соседство

мне по крупинке нанесло

всё, что оставлю я в наследство —

моё там только ремесло.

171

Нет, я не изменяюсь, не расту,

живу себе ни шатко и ни валко,

но видно и слепому за версту,

что я не улучшаюсь, – вот ведь жалко.

172

Текла, кипела и сочилась

моя судьба – то гнев, то нежность;

со мною всё уже случилось,

осталась только неизбежность.

173

Может, мы и неприятней

основного населения,

но хула Творцу занятней,

чем корыстные моления.

174

Моё пространство жизни сужено,

о чём печалюсь я не очень:

ведь мы всегда во время ужина

уже вполне готовы к ночи.

175

В небо глядя, чтоб развеяться,

я подумал нынче вечером:

если не на что надеяться,

то бояться тоже нечего.

176

Много книжек я в жизни прочёл,

и печаль мою каждый поймёт:

мы гораздо бездарнее пчёл —

я лишь горечь собрал, а не мёд.

177

Все плоды святого вдохновения —

илистое дно реки забвения.

178

Весь мир вокруг уже иной,

у нас – эпоха провожаний,

а бедный стих, зачатый мной,

утонет в море подражаний.

179

Не тот мужчина, кто скулит,

что стал постыдный инвалид,

а тот мужчина, кто ни звука

о том, какая это мука.

180

Когда впадаешь в созерцание

любых камней, извечно местных,

душе является мерцание

каких-то смыслов бессловесных.

181

Бродя по жизненным аллеям,

со вкусом я на свете пожил,

полит был дёгтем и елеем

и сам гавно метал я тоже.

182

Боюсь давно уже заранее

и разобрался в сути я:

мне вязкий ужас умирания

страшней, чем страх небытия.

183

На стыке пошлости и свинства

сочней кудрявится единство.

184

Навряд ли буду удостоен

я с бодрым будущим свидания —

мой стих на жалости настоян

и на печали сострадания.

185

Как робко это существо!

Он тихий, вдумчивый и грустный.

Но гложет жизни вещество,

как ест червяк листок капустный.

186

Когда-то были темой споров —

свобода, равенство и братство,

сегодня стержень разговоров —

погода, празднество и блядство.

187

Прости, жена, прощайте, дети,

мы с вами встретимся потом,

я вас любил на этом свете,

рад буду свидеться на том.

188

Я за удачное словцо,

печалям жизни гармоничное,

готов пожертвовать яйцо —

но разумеется, не личное.

189

Во всех земных иллюзиях изверясь,

я в полной пустоте себя застал;

явись какая дерзостная ересь,

я с радостью фанатиком бы стал.

190

Езжу по миру и смехом торгую —

словно купец при незримом товаре;

сам я сыскал себе долю такую,

редкую даже для мыслящей твари.

191

Какая бы и где ни тлела смута,

раздоры и кровавая охота,

настолько это выгодно кому-то,

что пламя раздувают эти кто-то.

192

Если жизнь безупречно отлажена

и минует любое ненастье,

непременно объявится скважина,

сквозь которую вытекло счастье.

193

Нам жажда свойственна густая —

с толпою слиться заодно,

а стадо это или стая,

понять не сразу нам дано.

194

Вчера ко мне забрёл ходячий бред

и жарко бормотал про вред безверия,

на что я возражал, что главный вред

растёт из темноты и лицемерия.

195

Дряхлением не слишком озабочен,

живу без воздыханий и стенаний,

чердак мой обветшалый стал непрочен

и сыпется труха воспоминаний.

196

Воздержаны в сужденьях старики,

поскольку слабосильны и убоги,

однако всем резонам вопреки

в них тихо пузырятся педагоги.

197

По счастью, в нас во всех таится

глухое чувство бесшабашное:

у смерти так различны лица,

что нам достанется нестрашное.

198

Когда мы ни звонков, ни писем

уже не ждём, то в эти годы

ещё сильнее мы зависим

от нашей внутренней погоды.

199

Увы, прервётся в миг урочный

моё земное бытиё —

и, не закончив пир полночный,

я отойду в непитиё.

200

В нас долго бились искры света,

но он погас;

могила праведника – это

любой из нас.

201

Мужчины с женщиной слияние,

являясь радостью интимной,

имеет сильное влияние

на климат жизни коллективной.

202

Меня почти не беспокоя,

душа таит себя и прячет,

и только утром с перепоя

она во мне болит и плачет.

203

Как бы ни орудовало знанием

наше суетливое мышление,

правило и правит мирозданием

хаоса слепое копошение.

204

И носы у нас обвисли,

и глаза печальны очень,

камасутренние мысли

исчезают ближе к ночи.

205

Фортуна коварна, капризна

и взбалмошна, как молодёжь,

и в анус вонзается клизма,

когда её вовсе не ждёшь.

206

В атаке, в бою, на бегу

еврей себя горько ругает:

еврей когда страшен врагу,

его это тоже пугает.

207

Хотя семейный гнёт ослаб

и стал теплей уют,

но мужики орут на баб,

когда их бабы бьют.

208

Во мне звучит, не умолкая

и сердце тиская моё,

глухая музыка – толкая

на поиск текста под неё.

209

Где мой гонор, кураж и задор?

Где мой пафос, апломб и парение?

Я плету ахинею и вздор,

не впадая в былое горение.

210

Болезней тяжких испытания,

насколько я могу понять,