Игорь Губерман - Последний Иерусалимский дневник

Такой приключилась эпоха моя,
что грязи в ней были пуды;
вся рыба, которую выудил я,
ловилась из мутной воды.

Несутся мои старческие дни
с невиданной доселе дикой скоростью —
похоже, занедужили они
какой-то возрастной безумной хворостью.

Я что-то нынче сильно плох,
так беззащитно слаб сегодня,
что появись орава блох,
и я бы молча руки поднял.

К потомкам дальним не дотянутся
все сочинения мои,
но всё равно за мной останутся
мотивы грусти и любви.

Большому веку современен —
как я не вывихнул мозги?
Смотрите: Сталин, Гитлер, Ленин
и много чёрной мелюзги.

Я благонравием не был отмечен,
есть на мне тёмные пятна;
в мой догорающий старческий вечер
вспомнить их очень приятно.

Когда умру – привет народу,
своими занятому бедами;
а про заветную свободу
споёт им бард, пока неведомый.

Прошли естественные сроки
писательского ремесла,
а я слова в тугие строки
вяжу с упрямостью осла.

С началом горячей и влажной весны
вся жизнь облекается песней;
у вдов и невест одинаковы сны,
однако у вдов – интересней.

Навряд ли польза есть в житейском опыте,
когда он весь – из грязи и из копоти.

Весьма достойна сожаления
и восхищает нас немерено
та часть земного населения,
которая во всём уверена.

Наша старость протекает без надрывов,
тихоструен весь поток последних лет:
нету замыслов, мечтаний и порывов,
даже просто и желаний тоже нет.

Какой-нибудь идеи дуновение
едва только повеет над окрестностью,
немедленно родится вдохновение
у бездари, измученной безвестностью.

Таким я вовсе не был смолоду,
но не воротишь годы вспять:
с утра лениво глажу бороду,
после чего ложусь доспать.

Наблюдаю много лет я борьбу и гонки,
у меня вопросы есть, далеко не праздные:
знают ли мерзавцы, что они подонки,
что о себе думают негодяи разные?

Азарт познания угас,
но я ещё живу;
уныло щиплет конь Пегас
пожухлую траву.

Мне кажется, во мне с рождения,
и горячась в иные дни,
дурные жили побуждения.
Но нынче померли они.

О чём туманно грезят старики,
когда уже не светит ничего?
Что мерзкому дряхленью вопреки
они ещё поскачут о-го-го,

Я выгорел внутри почти дотла,
остался лишь заброшенный подвал,
и нет уже душевного тепла,
которое я раньше раздавал.

Хоть не встречал я привидений
за годы долгие, что прожил,
боюсь я призраков и теней,
хотя я их не видел тоже.

Со спорщиками раньше был я дружен,
а нынче – молчаливый инвалид:
мой умственный желудок перегружен,
мыслительный запор меня томит.

Легко, вольясь в людскую реку,
прильнуть к дыханию угарному;
уютна стадность человеку,
особенно – лицу бездарному.

Кто в суете и круговерти
без мельтешенья жить не может —
наверно, он и после смерти
чертей в аду собой тревожит.

То хлипких знаний фанаберия,
то чувства жизни торжество;
как совместить, что в Бога верю я,
но думаю, что нет Его?

Когда гнетёт меня печаль
и настроение недужное,
беру стакан, но лью не чай,
а нечто более мне нужное.

В Австралии резвятся кенгуру,
на севере медведи ищут мёд,
а мне никак сегодня поутру
лень вязкая подняться не даёт.

Младенцем сосал материнскую грудь
и рад был пелёнкам сухим,
и вовсе не думал, что жизненный путь
окажется долгим таким.

Я прошлые не помню склонности,
в былом поддержку не ищу;
о состоянии влюблённости
я только изредка грущу.

Навряд ли мои предки унывали
в заполненные хлопотами дни;
я думаю, в местечках торговали
мечтами и надеждами они.

Когда совсем удача рядом,
и надо чуть ещё сноровки,
то ухватить полезно взглядом,
не сыр ли это в мышеловке.

Всё как-то стало безотрадно,
свихнулась жизненная ось;
живи я стайно или стадно —
гораздо легче мне б жилось.

Дымит завод. Растут дома.
Свет побуждает к жизни тьму.
Мир не сошёл ещё с ума,
но явно движется к тому.

Я наделён образованием
и грустью о его излишности,
что служит веским основанием
глухого чувства никудышности.

Я был бы просто подлецом,
не огласив уведомления,
что мерзок вложенный Творцом
наш дар взаимоистребления.

Я многое чего не докумекал,
сейчас уже закрыта эта дверь;
но много понял я про человека,
и горестно душе моей теперь.

Меня пугали хулиганами,
антисемитами, чекистами,
ворами, жуликами, пьяными,
и даже силами нечистыми.
А я – гулял.